– И потом, ведь у вас в этом журнале никакой направленности! – спохватившись, перешел он к следующему пункту. Но интонация была утрачена. Он уже почти жаловался! – И фантастика, и юмор, и стихи, и сцены... каша какая-то! Все-таки... журнал должен иметь собственный облик!
За этой блестящей фразой мне вдруг ясно увиделась Диана.
– Сте-ре-о-тип! – четко и раздельно произнесла я, мысленно подойдя к ее столу и грохнув по нему кулаком. – Банальный стереотип времен застоя! По-моему, ясно, что журнал нового времени должен давать полное и всеобъемлющее представление о современном литературном процессе!
С минуту он переваривал мой ответ. А в воздухе замирали отзвуки моего боевого клича. Или, быть может, отзвуки грядущей победы?!
– А неизвестные имена? – вспомнил он. – Ведь практически ни одна фамилия ничего не говорит даже... м-м... продвинутому читателю!
– Возможно, первое время, – невозмутимо согласилась я. – Но ведь когда-то читателю были неизвестны и Пушкин, и Лермонтов!
Тут он посмотрел на меня с некоторой даже опаской. Имена классиков, похоже, пробудили в нем какой-то комплекс... Уж не отстающего ли ученика?
На сей раз пауза длилась долго. Я тактично смотрела не на него, а чуть в сторону. Я имела законное право на отдых. Молчание работало на меня. Количество веских аргументов неумолимо переходило в качество победителя дискуссии. Теперь можно было даже снова улыбнуться – великодушно и ободряюще.
И вдруг он полюбопытствовал голосом пай-мальчика:
– А как насчет эротики? Я имею в виду, с педагогической точки зрения?
Он говорил о злополучной новелле! Я почувствовала, что заливаюсь краской и... немею. Мне нечего было возразить!
И Сам прекрасно понял это. Теперь-то была его очередь снисходительно улыбаться. Этот троечник – да, я не сомневалась, что он был троечником! я где-то читала, что именно школьники-троечники успешнее другие реализуются в дальнейшей жизни! – смотрел на меня нагло, развязно и... проницательно. Он уже оценил и ПРОСЧИТАЛ меня – да и какая могла быть во мне тайна? Подумаешь, школьная библиотекарша! Он разбирался в женщинах почти профессионально! Он видел меня насквозь: мою зарплату и немодные тупоносые туфли, неудачные романы и то, что никто никогда не ждал меня у подъезда с алой розой в руках.
Кажется, моя улыбка превращалась в оскал. Я попыталась вернуться к нормальному выражению лица – тщетно! В довершение ко всему правый угол рта от напряжения стал дергаться.
– Молодые мы еще. Исправимся! – вдруг брякнула Метелкина и, словно заразившись от меня, широко ухмыльнулась с призвуком «Гы-ы!».
И едва я успела ужаснуться и сообразить, что это последняя капля, – нет, это роковая ложка дегтя в бочке меда! сигарета, угодившая в бочку с бензином! – что с журналом навек покончено и что в следующий момент грянет наш приговор; едва моя улыбка окончательно превратилась в болезненную гримасу... как Сам неожиданно проделал следующий фокус: притянул Метелкину к себе и звучно чмокнул ее в щеку. Затем он – по-видимому, с тем же намерением – шагнул ко мне, но передумал и, помедлив, осторожно взял и старательно чмокнул мою руку. После всего этого он развалился в кресле и простер к нам руку благословляющим жестом.
– Молодцы, девчонки! Бейтесь! – великодушно позволил он. – Что-то в вас, вижу, есть... Да... Но имейте в виду: чтоб через месяц – все на порядок выше! Перелопатить от и до! Точки там, запятые... Чтоб зачитывали до дыр! Чтоб все критики типа – наповал, и сразу – рейтинг! Популярность! Короче, бессмертие!
...Дальнейшее сохранилось в памяти смутно, отдельными фрагментами. Кажется, мы обещали ему бессмертие. Кажется, обнимались на прощание. И кажется, в этот день за метелкинскую занавеску отправилась четвертая бутылка...
* * *
– Ну а потом что? – скептически допытывалась Людасик. – Выйдет первый номер, а дальше? Где ты возьмешь авторов?
Вот что значит честный, добросовестный человек. Добросовестно сыплет соль на рану. Ответить ей было, разумеется, нечего, кроме: «Людасик, я тебя умоляю!» – и скорчить жалкую гримасу.
Вспоминать о вчерашнем было страшно. Сцена с Самим время от времени всплывала в памяти в виде нелепого и унизительного фарса. Я старательно гнала воспоминания прочь.
– Ты чего это, Людка, такая нудная стала? – вдруг вскипела Римус. – Тебе восемьдесят лет уже исполнилось, нет?! Моя бабушка и то веселее!
– Верю, – безрадостно откликнулась Людасик. – Думаете, я не хочу развеселиться? Просто не получается... Вроде бы болел Валерка, а осложнение у меня. На орган доверия к жизни! Такое ощущение, как будто идешь по аллее парка – всюду цветы, аттракционы, качели, танцы, – и на каждом метре таблички: «Входа нет», «Не прикасаться», «Руками не трогать» или просто – «Не для тебя». Так ясно, черным по белому, новенькими буквами! И нет против этих надписей ни таблеток, ни микстур... Между прочим, недавно прочла: от чего, думаете, Лермонтов умер в двадцать шесть? Агедония! Он всю жизнь стремился к смерти.
– Фу, ужас! – передернула плечами Римка. И распорядилась: – Вот что: сейчас же едем ко мне! Аветик обещал сегодня шотландский ликер!
– Я не пью ликер... – заартачилась было Людасик.
– Шотландский?! А ты его пробовала?.. Вот попробуешь, тогда решишь!
– С этого и начинается женский алкоголизм.
– Подожди-ка, – вмешалась я. – Есть у меня для нее еще одно средство...
И направилась за дальний стеллаж.
– Да не надо мне твоей психологической литературы! – вскинулась вслед Людка. – У меня ее дома полшкафа!
Но я уже нашла то, что искала: новенький широкий блокнот на пружинках и ручку.
– Открывай и пиши! – скомандовала я.
– Что пиши?
– Пиши: «Таблички в парке». Это подчеркни. Ниже: «Рассказ». А теперь вот тебе ключ, а мы пошли пить ликер. И пока не закончишь, не смей выходить! Обещаешь? Если не обещаешь – запрем снаружи!
Людка смотрела дикими глазами.
Римус ахнула:
– Ну ты даешь, Марыська!.. А может, ей лучше попробовать дома... в спокойной обстановке?
– Дома ей не дадут. Пусть пишет здесь. И учти! – пригрозила я Людмиле. – Это лечебный эксперимент! Еще древние греки говорили: «Хочешь забыть – запиши!» Литератор ты или нет?! Глядишь, еще прославишься... С публикацией, так и быть, можем помочь. Составим протекцию.
Вдруг она хлопнула ладонью по столу и расхохоталась.
– Ладно! Есть у меня один сюжет для бестселлера... Но имейте в виду – эротический! – И показала нам язык.
За дверью мы переглянулись и дружно вытаращили глаза. Римка прижала палец к губам, схватила меня за руку и потащила к лестнице. И только на улице прыснула и завопила:
