Он пребывал в превосходном настроении, ничто его больше не угнетало. Когда он пустил коня медленным галопом по арене, подъехал Эмилио. Уже издалека Мигель заметил, что лицо его друга сплошь исполосовано царапинами.
– Что стряслось? – улыбаясь, крикнул Мигель. – Ты попал под винный пресс?
Эмилио с самым угрюмым выражением на лице подошел к Мигелю.
– А ты пробовал танцевать с Исабель, когда ей не хочется танцевать.
Мигель невольно расхохотался. Затем слез с коня.
– Мигелино, в этом нет ничего смешного. Она совершенно ненормальная.
– Да брось ты! Просто выпила лишнего.
– Послушай, я видывал пьяных женщин. А эта – сумасшедшая. Держись от нее подальше.
– Это уж точно.
– Потому что в следующий раз меня может не оказаться рядом – и кто же тогда оттащит ее в сторону?
Для Патриции время, казалось, остановило свой бег. Страшная тайна, которой поделился с ней Мигель, казалось, только сблизила их еще сильнее. Он любил ее, она любила его, – а все остальное не имело никакого значения.
Ферма – и все связанное с нею – осталась где-то вдали. Каждый раз, когда она звонила туда, Лаура призывала ее немедленно вернуться домой, Эдгар жаловался на качество сена, и она чувствовала себя виноватой перед Спортом и перед Харпало, – но была просто не в силах разлучиться с Мигелем. В то воскресное утро, когда ее разбудил звон колоколов и они с Мигелем заспорили насчет Ногалеса, прав был, конечно, он, и насчет продажи акций – тоже, но она была не уверена, что окажется в состоянии изменить курс, который определила для себя еще в Америке. Она пыталась дозвониться миссис Спербер, чтобы посоветоваться с ней, но деловая дама устроила себе отпуск. Конечно, Патриция понимала, что в запасе у нес еще много времени – продажа акций в таком количестве не может быть осуществлена мгновенно. Она поговорит обо всем с миссис Спербер, когда та возвратится в Лондон. В каком-то смысле Патриция испытывала даже облегчение: как хорошо было избавиться от неизбежных встреч с Коулменом и всецело предаться блаженному пребыванию вдвоем с Мигелем.
Он продолжал отворять ей врата таинственных наслаждений – за одними из которых таился мрак, а за другими – сиял ослепительный свет; он открывал ей целые миры сексуальных ощущений, не ведомых ею прежде. Вдвоем с ним она могла быть любою, какою ей только хотелось быть, – властной или покорной, женщиной или ребенком. Но лучше всего было просто покоиться в его объятиях, как в колыбели, чувствуя, как его руки гладят ее по волосам, и ощущая себя в полнейшей безопасности.
Будь ее воля, она ни за что не покинула бы эту блаженную гавань, но решение было навязано ей вопреки ее воле.
Она сидела у себя в комнате, начищая до блеска сапоги для верховой езды; белые бриджи, приготовленные заранее, были разложены на кровати; и в это время в дверь постучали. Этот стук был ей хорошо знаком.
– Заходи, Мигель! – радостно воскликнула она.
Он вошел в своем всегдашнем черном костюме в обтяжку. О Господи, как он хорош собою!
– Вот, прислали федеральной экспресс-почтой. – Он положил перед ней большой конверт. «От Хорейса Коулмена… Конфиденциально»… Глубоко вздохнув, Патриция распечатала письмо. Коулмен времени зря не теряет. Ей казалось, что ему понадобится как минимум полгода, а то и больше. Но вот перед ней все документы, необходимые для начала операции по продаже ее пакета акций.
– А вот и повод, чтобы не возвращаться туда, – кротко сказала она.
– В чем дело?
– Я не собираюсь подписывать эти бумаги. Я не собираюсь продавать компанию.
Мигель радостно ухмыльнулся.
– Я так и знал, что ты примешь вызов. – Он подошел к ней и нежно поцеловал в лоб. – И от меня ты не вправе ожидать ничего другого.
Она озадаченно посмотрела на него.
– Я тоже должен принять вызов – я собираюсь научить эту злосчастную девочку из Франции.
– Ты опять начнешь заниматься с нею?
– Да. Она начинает мне нравиться. И, кроме того, уже делает заметные успехи.
Он ушел, и Патриция проводила его взглядом. Затем посмотрела на полученные бумаги. Руки у нее задрожали, когда она стала перебирать их. «Почему я так нервничаю, ведь решение уже принято и я не стану от него отказываться», – подумала она. Но, поглядев на толстую пачку бумаг, каждая из которых была снабжена крестиком в том месте, где ей предстояло расписаться, и бумажными закладками в особенно важных местах, она почувствовала невольный испуг.
А вдруг уже слишком поздно? – эта мысль буквально пронзила ее. Может быть, все приготовления зашли уже настолько далеко, что ей не осталось ничего другого, кроме как продать контрольный пакет. Что же она наделала?
Она потянулась к телефону и дрожащим голосом на ломаном португальском языке потребовала оператора международной связи. После нескольких звонков по разным номерам ей удалось найти миссис Спербер в Северном Корнуэлле.
– Спербер слушает.
Услышав эти слова, Патриция вздохнула с облегчением и благодарностью.
– Ах, миссис Спербер, я так рада слышать ваш голос.
– Взаимно… Вы по-прежнему в Португалии?
– Да… и я страшно запуталась.
– Из уроков верховой езды ничего не вышло?
– Да нет, нет, речь не об этом, совсем не об этом. А о Хорейсе Коулмене.
– Раз так, то лучше расскажите мне все по порядку.
Когда Патриция закончила свой рассказ, миссис Спербер сказала:
– Во-первых, хочу вас уверить в том, что еще не поздно все отменить. Сколько бы бумаг ни прислал вам Хорейс, это не имеет ровным счетом никакого значения. Без вашей подписи ни единой акции продать ему не удастся.
– Но как мне быть?
– Собственно говоря, все предельно просто – известите Хорейса Коулмена о том, что вы передумали.
– Вы хотите сказать: просто позвонить ему?
– Лучше будет, конечно, сделать это лично. Просто сказать ему, что вы передумали, – сославшись на непоследовательность, присущую слабому полу.
В трубке послышалось нечто вроде смешка – хотя смешком это быть не могло; такая серьезная особа, как миссис Спербер, не могла позволить себе подобной вольности.
ПАРИЖПатриция понимала, что ей следует попрощаться с Мигелем, как это и подобает взрослой женщине, и поскорее отправиться в Нью-Йорк; тем более, что она намеревалась вернуться в Лиссабон, как только удастся уладить дела с членами совета директоров. «Значит, я не взрослая женщина», – подумала она, решив провести с ним еще несколько часов и не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Мысль о короткой поездке в Париж возникла, когда Патриция услышала, как Мигель приказывает Филипе подготовить молодого жеребца для отправки Бартабасу Зингаро; она тут же вызвалась доставить коня по пути домой.
