Словно не услышав, Александр Ильич сходил за стоящим у крыльца веником и принялся усердно мести застеленный линолеумом опустевший багажник.
— Совок подай, — попросил он. — А с квартирой даже не думай! Документы не отдам!
— То есть? — не поняла Катя. — Это моя квартира: хочу продаю, хочу…
— Не позволю! — перебил отец. — Уже сто раз пожалел, что приехала. Сидела бы в своей Германии…
— Вот как?.. В таком случае мне надо поставить тебя в известность…
— Мне тоже есть что тебе сказать, — перебил отец. — Завтра же… хотя нет, лучше сегодня я поеду на вокзал и куплю вам билеты на ближайшие дни. Уезжайте!
— То есть ты нас выгоняешь?
— Не выгоняю. Спасаю Марту. И тебя в том числе. У тебя свадьба на носу.
— Свадьбы не будет, папа. Я не выйду замуж за Генриха.
— То есть как это не выйдешь?! Вот, значит, как: вчера выхожу замуж, сегодня не выхожу… Скажу честно: я тоже не в восторге от Генриха. Но мне есть за что его уважать: он спас мне внучку! — повысил он голос. — Да ты ему за это по гроб жизни обязана! А ты даже не звонишь, не пишешь! Тебе не стыдно? Думаешь, мне приятно было перед ним вчера оправдываться? Он любит, чувствует ответственность за тебя, за Марту, которую обожает! Всё решил, всё подготовил, чтобы ребенку оплатили операцию! Тебе только штамп в паспорте осталось поставить! А ты вдруг передумала: не хочу, видите ли! — разошелся Александр Ильич. — Да что ты за мать такая?! Вместо того чтобы думать о ребенке, прямо с порога полетела к Ладышеву! Забыла, как он тебя бросил, как рыдала у меня на плече? А я, переступив через гордость, ему позвонил, попросил помощи. И что в ответ? Да лучше бы я умер, не дождавшись операции на сердце, чем выслушивать упрек, что кто-то ее ускорил и оплатил! Да я едва со стыда не сгорел! А о тебе он даже слушать не захотел! Но ты вдруг, бац, и все забыла! Ну, что молчишь? Нечего сказать?
Катя спокойно дослушала монолог отца, дав ему выговориться, посмотрела в сторону слышавшей разговор Арины Ивановны, выдохнула.
— Есть что сказать, папа. Ты прав лишь в одном: лучше бы ты ему не звонил. Я сама должна была позвонить. Знай он всю правду раньше — не было бы моих дальнейших ошибок.
— Какую правду?! — вскипел отец. — Правда только одна: Генрих…
— Фонд нашел Вадим, — на сей раз Катя не дала ему договорить. — И две операции оплатил Ладышев. Лично перевел деньги на счет фонда, который перечислил их в клинику на операции, реабилитации, консультации докторов. Генрих не имеет к этому отношения.
— Тебе этот мерзавец так мозги запудрил?! Забыла, кто тебе позвонил, когда ты была в больнице? Так я напомню: тебе позвонил Генрих и сообщил, что обо всем договорился!
— Он всего лишь оказался в нужное время в нужном месте, — спокойно парировала дочь. — Но, когда мы отъезжали от роддома, тебе позвонил Вадим: хотел извиниться за утренний разговор и сообщить, что все вопросы улажены. Я его знаю: сгоряча мог сказать что-то лишнее, но, остыв, обязательно извинялся. Я еще удивилась тогда: кто тебя так разозлил? Ты редко разговаривал с людьми в таком тоне… Как сейчас со мной, — она горько усмехнулась. — В гневе ты слышишь только себя, признаешь только свою правоту. И тогда ты просто оборвал разговор и приказал ему больше не звонить.
— Опомнись, дочь! Кому ты веришь?! — Александр Ильич в сердцах хлопнул багажником.
— Фактам, папа. И документам. Они на кухонном столе. Большинство с переводом, так как их изучал один хороший человек, работая над докторской диссертацией. Там всё — письма, анализы, показатели сердечка Марты до и после операций. Отчеты по расходованию средств постоянно высылались на адрес Ладышева, так как он был спонсором. Таковы правила фонда: отчитываться за каждый потраченный на больного ребенка евро… А ведь он до сих пор не знает, что Марта — его дочь. Никто не знает, даже наши общие друзья, с которыми я вчера случайно встретилась и у которых взяла эти документы, чтобы показать тебе и доказать: Вадим — не подлец. Он — светлый и бескорыстный человек, каких редко встретишь в жизни… Но здесь ты прав: я — плохая мать, потому что, движимая гордыней и собственной глупостью, лишила дочь такого отца.
— Катя, ты понимаешь, что говоришь? — Александр Ильич упрямо отказывался верить ее словам, но уже не столь категорично. — Это все неправда…
— Посмотри документы, после поговорим, — устало ответила она. — А техпаспорт можешь не возвращать: его быстро восстановят, брачный договор я нашла. И договор аренды — тоже. Марта, солнышко, нам пора спать! Ты сегодня рано проснулась!
— Ну, мамочка…
— Пошли, пошли! Ты обещала, что, как только бабушка с дедушкой вернутся, сразу пойдешь спать.
— Хорошо…
— Мама, а почему вы с дедушкой ругались? — спросила Марта уже в кровати.
— Ну что ты, родная, разве мы можем ругаться? Он ведь мой папа, — погладила Катя дочь по головке. — Всего лишь поспорили.
— Я со своим папой не буду ругаться, — неожиданно произнесла малышка. — Мама, а где мой папа? Он далеко?
— Пока далеко, — Катя вздохнула. — Но обещаю: он обязательно к тебе приедет…
Пропылесосив ящики в шкафах, Марина принялась складывать обратно немногочисленные вещи: щетки для одежды, одноразовые бритвенные станки. Дошла очередь до расчесок.
— Зина, иди-ка сюда… Что это? — на поднятой расческе стал отчетливо виден длинный светлый волос. — Еще один, — заметила на дне ящика зацепившийся за зазубрину в стенке волосок, не вытянутый пылесосом.
— Блондинка, — сузила глаза подруга. Взяв двумя пальцами волос, подняла, посмотрела на свет. — Натуральная, что ли?
— Да ну, все блондинки крашеные, — уверила Тонева.
— Любопытно… — Зина замерла и вдруг стала быстро выдвигать полупустые ящики с другой стороны шкафчика в санузле. — Ох, ничего себе! — увидела она открытую упаковку презервативов. — И когда же он успел? Куда же ты смотрела? Давно в кабинете ночевал?
— На днях. Одну или две ночи, я толком не поняла, — Маринка виновато пожала плечами.
— Ничего странного в последние дни не замечала?
— Балетки мои офисные куда-то пропали. А через день снова оказались в шкафу.
— Понятно… Ну-ка, посмотри везде внимательнее, — скомандовала Зина. — А я гляну в кабинете.
— А если Вадим Сергеевич зайдет? — испугалась Тонева.
— Не зайдет: до обеда Ладышева ждать не стоит, — успокоила ее подруга. — Андрей звонил, предупредил.
Вытащив раскладной каркас из дивана, она перебрала постельное белье, одеяло с подушками: ничего подозрительного. Пропылесосив контейнер, аккуратно сложила все обратно, задвинула. Подумав, подошла к письменному столу и стала один за другим вытаскивать ящики.
— Зина, ты что делаешь! Если Вадим Сергеевич заметит, то тебе и мне головы не сносить! — Тонева подбежала к столу, попыталась помешать вытащить очередной ящик.
— Не боись, я аккуратненько: рыться в его бумагах не собираюсь. И не дрейфь, сама боюсь! Но надо убедиться… — Зина убрала ладошку Марины с ручки ящика. — Есть! — взору обеих предстала женская заколка для волос. — Что и требовалось доказать: женщина здесь была! Отсюда следующий вопрос: кто она?
В дверь приемной позвонили: испуганно задвинув ящик, Зина перебежала в санузел, а Марина — к рабочему месту: посмотреть в монитор, кто там.
«Уф, Валентина», — у нее отлегло от сердца.
— В бухгалтерии всё почистила, теперь к тебе на подмогу, — женщина перешагнула порог и втащила за собой моющий пылесос. — И зачем только директор светлое покрытие купил? — проворчала она. — Трёшь его, трёшь, моешь, моешь, а через неделю — будто стадо слонов пробежало! Позволил бы каждый день убираться — было бы чище. Так нет, только в его присутствии. Хорошо хоть сегодня разрешил…
— А мы и не спрашивали разрешения, — в двери кабинета появилась Зина. — Здрасьте, тетя Валя!
Валентина работала у Ладышева на месяц дольше Зины. По этой причине, а также из-за разницы в возрасте та в шутку называла ее тетей. Кочевала вместе с шефом из офиса в офис, три года назад вышла на пенсию, но попросила не увольнять: дочке с внуками, кроме нее, помочь некому. Ладышев не возражал: за все годы работы это был единственный человек, к которому у него никогда не возникало претензий.
