— Все, чего я достиг, кем я стал, — этим я обязан ему. Игорь стал моим вторым отцом, хотя официально так меня и не усыновил. В восемнадцать Таисия влюбилась в парня, проходимца, похожего на Глеба. Игорь сначала не придал этому значения, пока однажды Тая не заявила, что собирается замуж. Меня тогда не было с ними, я лишь спустя несколько дней узнал, что она исчезла. Сбежала с этим парнем. Мы нашли ее через месяц в каком-то притоне, всю… В больнице, куда отец отправил ее на реабилитацию, она пыталась перерезать себе вены. Тая пошла на поправку через полгода, когда у Игоря обнаружили рак. Он умер через два месяца.
— Мне очень жаль… — Не могу не сказать этих слов, хотя прекрасно понимаю, что такому, как Дымов, жалость точно не нужна.
— Его болезнь изменила все, — продолжает Дымов. Он по-прежнему не смотрит на меня, но я уверена, что ни Ирине, ни другим своим подружкам он этого не рассказывал. — Игорь построил успешный фармацевтический бизнес, очень крупный бизнес, Петра. Но помимо нашей семьи у него есть и другие акционеры. Война с ними идет много лет, их задача — взять под контроль то, что Игорь и мой отец строили десятилетиями. Он понимал, что дочь не способна сохранить дело его жизни, Тая не была способна позаботиться даже о себе самой. Его родной брат, отец Виолы, в случае смерти получил бы полный контроль над бизнесом, но главное — над Таисией. Любое медицинское заключение девушки это доказало бы. Мы не могли этого допустить.
— Поэтому ты на ней женился? — Все складывалось в простой пазл.
— Она — все, что осталось от моей семьи. А я — ее семья. Времени у Игоря было мало, есть масса юридических тонкостей с акционерным соглашением, которые свели на нет наши попытки перевести долю в компании на меня. Теперь я ближайший родственник Таи, я ее стена между ней и другими акционерами и дядей. От ее имени я управляю нашим семейным бизнесом и держу на коротком поводке Виолу, ее мужа и отца. Для них Тая — денежный мешок, Игорь это прекрасно понимал. Таисия тоже не испытывает иллюзий насчет своих родственников. Они точно оформили бы над ней опекунство или как минимум попечительство. И я ничего не смог бы сделать, потому что формально мы не родственники. Зато сейчас Тая сможет жить, не опасаясь за свою свободу, ее ни к чему не принуждают, она рисует… рисовала свои картины в своей любимой Италии и радовалась жизни.
— Почему радовалась? — цепляюсь за последнюю фразу. От моего вопроса он едва заметно вздрагивает.
— Тая упала с лестницы в своем доме. В тот день, когда я хотел рассказать тебе об этих своих обстоятельствах. Больше недели пролежала в искусственной коме, сейчас восстанавливается.
Сердце разрывается — то ли щемящей жалости, то ли от безысходности. К чертям все! Подхожу к нему и, не давая обернуться, крепко обнимаю его со спины.
— Мне так жаль… я не знала…
Прижимаюсь лбом к его спине, он стоит неподвижно, потом начинает очень медленно гладить меня по ладоням.
— У меня нет, не было и не будет супружеских отношений с Таисией, — негромко произносит Дымов. — Я не романтик, Петра, и не считаю брак обязательным условием для любви и прочных отношений между мужчиной и женщиной. Мои родители не состояли в браке, что не мешало нам троим быть единым целым. Я наблюдал, как охотились на овдовевшего Игоря…
Тая мне как сестра, я не считаю ее своей женой, она по факту таковой и не является. Я люблю тебя, Петра. Я могу дать тебе все, кроме официального брака.
Глава 43
Что чувствуешь, когда человек, в которого ты влюблена, признается тебе в своих чувствах?
Радость? Эйфорию? Счастье?
Боль, отчаяние и безнадежность.
— Ты плачешь? — Обернувшись, Дымов мягко поднимает мое лицо за подбородок и обеспокоенно смотрит в глаза. — Я тебя обидел?
Не выдерживаю его внимательного и заботливого взгляда — слезы льются еще сильнее. Не могу их остановить, даже если бы захотела. Я не могу и слова сказать, так больно внутри, горло будто железной проволокой перекручено. Совершенно нестерпимо касаться его, чувствовать на себе его руки, ощущать кожей его запах на себе. И понимать, что ничего не получится.
Дергаю подбородком, чтобы освободиться, и Дима мгновенно меня отпускает. Ни на секунду не удерживает рядом. Так холодно сразу.
— Я не смогу… — из меня вырываются слова, которые я мечтала никогда не сказать ему. — Дим, я не такая, я…
Закрываю рот ладонью и отворачиваюсь. Слезы беспощадно размывают тушь на лице, пытаюсь хоть немного с собой справиться, но мне только хуже.
— Держи. — Перед глазами появляется белое пятно, не сразу соображаю, что он протягивает мне платок. — Мне жаль, что я расстроил тебя.
Он снова сдержанный и холодный, но я все равно улавливаю напряжение в голосе. Дымов не понимает, никогда не поймет меня. То, что для него пустяк, для меня… И его любовь сразу пройдет, как только он сообразит, что я…
Мысли путаются, не могу в себя прийти, отчаянно тру лицо платком, оставляя на мягкой дорогой ткани грязные следы от туши.
— Ты самый лучший на свете. Я ошиблась, такого про тебя надумала… — Стараюсь говорить медленно, чтобы голос не сорвался. Он по-прежнему стоит у меня за спиной, и я рада, что не вижу сейчас его глаз.
— Это неважно.
— Важно! — Резко оборачиваюсь и, собрав все свое мужество, смотрю ему в глаза. — Важно. Я такими словами тебя называла, когда твоя… Таисия оказалась в больнице, я ведь даже не спросила, что с тобой! Почему ты уехал? Я не такая отвратительная эгоистка, как ты мог обо мне подумать. Просто я…
— Я так не думаю, Петра.
Отвожу глаза, потому что храбрости уже не осталось. Мутным взглядом обвожу строгий, но роскошный кабинет, усилием воли заставляю себя отмечать каждую деталь. Словно запомнить хочу, чувствую, что нахожусь здесь в последний раз. Больше он меня к себе не позовет.
— Петра… — Терпеливый голос возвращает меня в реальность.
— Нет! — выдыхаю я и вижу, как он удивленно вскинул брови. — Ничего не получится.
— Что не получится? — спокойно переспрашивает, он явно не понимает.
— Отношений… у нас с тобой, — тихо шепчу, глядя в пол. — Не получится. Ты женат.
— Я тебе только что объяснил… — сам себя обрывает, а я, наконец, поднимаю на него взгляд. Он понял, но не верит. Губы, до этого плотно сжатые, вдруг складываются в ухмылку. Качает головой, словно удивляется какой-то своей мысли. — Ясно.
Это слово звучит как приговор мне. Внутри все обрывается. Не могу допустить, чтобы он решил, будто я одна из таких охотниц за штампом, которые осаждали его опекуна.
— Я не стремлюсь замуж вот прямо сейчас. Но я думаю об этом, это мое будущее, моя жизнь. Просто для меня… для меня ты все равно женат, понимаешь? У меня табу внутреннее — на любые отношения с чужими мужчинами. Я в восемнадцать лет влюбилась, Дим. В Золотова. У нас роман был с ним, он обманул… Я не знала, что он женат, это ужасно все, омерзительно просто… Ты не такой, как она… ты самый лучший, только несвободный. А я...
— Я понял. — Едва заметно кивает.
Он снова качает головой, отворачивается и подходит к окну. Тишина в кабинете угнетает, но я больше и слова не могу сказать. Да и что еще говорить? Надо уходить, он впредь никогда не захочет меня видеть. И все равно топчусь на месте, как какая-то истеричка, которая еще на что-то надеется. Но чудес не бывает. Не со мной и не с ним. Он никогда не разведется, это я окончательно осознала в этом кабинете. А у меня даже язык больше не поднимется спрашивать его о жене. И тем более просить ее оставить.
Сердце рвется на части, я и представить не могла, что будет так больно. Жизнь окончательно разбилась на «до» и «после». Зря я думала, что это произошло, когда Виола мне рассказала. Сейчас намного мучительнее.
— Подойди ко мне.
Даже не раздумывая, устремляюсь к нему и тут же оказываюсь в крепких объятиях. Зачем? Зачем он так делает?!
Горячие губы врываются в мой рот, так жадно и требовательно, что голова совсем кругом идет. Сладко и так мучительно больно. От осознания, что это наш последний поцелуй, на глазах снова слезы. Дымов сам меня через мгновение резко отпускает. Долго смотрит в лицо, а потом пальцем аккуратно убирает слезы с моих щек.
