Когда я начинаю бежать к нему, в доме что-то взрывается. От силы взрыва меня отбрасывает в сторону, куски свинцового стекла режут правую сторону моего лица и тела. Жар настолько силен, что он вырывается наружу, на улицу. Подняв глаза, я вижу, как Миколаш стреляет в лицо Пилы, затем достает нож с пояса, чтобы ударить Слендермена раз, два, три раза в живот, грудь и горло.
Миколаш двигается с потрясающей скоростью и грацией. Он словно танцует, жестокий и смертоносный аналог своей жены. Меньше чем за секунду он хватает Майкла Майерса за волосы и перерезает ему горло.
Это почти как если бы со мной был Неро. Неро всегда предпочитает ножи пистолетам.
Но у меня нет времени оценить все это. Я зациклился только на одном: на поседевшей голове моего врага на другой стороне улицы. Он сияет в отраженном свете факелов, как сам дьявол.
Я поднимаюсь с травы и бегу к нему, Глок по-прежнему зажат в руке.
Енин держит наготове двух своих самых больших охранников. Оба в масках, но ни один из них не похож на Родиона. Я в замешательстве гадаю, куда подевался его лейтенант. Я не могу представить, что Енин отправил бы его на какой-нибудь пустяк.
Я не могу не беспокоиться о Елене. Если бы у Родиона был выбор, куда идти, он бы нашел и притащил домой объект своего пристального внимания. Если бы он нашел Елену… если он, блять, даже прикоснется к ней…
Охранники Енина видят, что я иду. Они уже достали оружие. У того, что слева, рефлексы быстрее, но недостаточно быстро. Прежде чем он успевает прицелиться, я стреляю ему в шею и грудь. Его друг чуть более успешен. Он стреляет в меня, прежде чем я успеваю попасть ему между глаз. К сожалению для него, мой бронежилет прочнее, чем его пуля.
Но удар чертовски болезненный, и он выводит меня из равновесия. Это оказывается хорошо, потому что выстрел Енина проходит мимо, задевая мой бицепс, а не голову.
Не желая рисковать еще одним выстрелом, я наваливаюсь на него, сбивая его, как футболиста. Я отпускаю свой Глок и хватаю его руку с пистолетом обеими своими, многократно ударяя его запястьем о цемент, пока его Кольт не скрывается под броневиком.
Если в какой-то момент я и недооценил Енина, то только сейчас, в этот момент. Он 60-летний мужчина, на четыре дюйма ниже меня. Я должен быть в состоянии впечатать его в асфальт.
Но он обладает такой силой и стратегией, которые можно отточить только в боях. Он нападает на меня с яростью животного и точностью снайпера. Он ударяет меня в нос, затем локтем в горло. Затем он идет к своей настоящей цели: моему колену. Он обрушивает свою ногу на мою ранее разбитую коленную чашечку, прямо в самое уязвимое место.
Я словно перенесся во времени на пирс на берегу озера три года назад. Моя коленная чашечка разрывается еще раз, в сверхновой боли, которая стирает все сигналы через мои нервы. Я не могу ни двигаться, ни даже дышать. Все, что я могу, это кричать.
Енин пытается откатиться от меня, его голубые глаза сверкают триумфом. Он поднимается на ноги, то ли чтобы схватиться за пистолет, то ли чтобы ударить меня по лицу, я понятия не имею. Мой одурманенный болью мозг решает, что он пытается убежать, и что бы ни случилось, я не позволю этому случиться. Собрав все оставшиеся силы, я хватаю его за колени и рывком выдергиваю ноги из-под него, отчего он снова падает на асфальт. Затем я наваливаюсь на него сверху, не обращая внимания на агонию, когда осколки моей коленной чашечки скрежещут вместе.
Это уже не драка. Это гребаная бойня. Мы бьем, царапаем, ударяем друг друга ногами, сражаемся с такой жестокостью, что мне хочется кусать и рвать, оторвать ему пальцы и веки, уничтожить любую его часть, до которой я смогу дотянуться. Я нахожу эти ненавистные голубые глаза и впиваюсь в них большими пальцами, пытаясь ослепить его.
Этот человек дружески взял руку моего отца, а потом снес папе челюсть, так что я даже не смог опознать его лицо. Он украл последние годы жизни моего отца: наши последние совместные шахматные партии, последние возможности папы обнять внуков. У Енина никогда не будет возможности самому испытать эти удовольствия. Он не сможет позлорадствовать. Он не сможет победить. Я сотру его с лица земли, чтобы он больше никогда не почувствовал удовлетворения.
Енин силен, но я сильнее. Он жесток, но я чертов садист. Он умирает от рук монстра, которого создал.
Наши руки сомкнулись вокруг горла друг друга, и он сжимает его со всей силы. Я душу его в ответ с удвоенной силой, пока не слышу, как щелкают кости в его шее. Мои пальцы впиваются в его плоть, пока кровь не стекает вниз, и я продолжаю сдавливать его, пока единственный свет в его глазах — это искры горящего дома.
Только тогда я отпускаю его.
Но я еще не закончил.
Я перехожу дорогу, не обращая внимания на пули, летящие вокруг меня. Я хромаю, тяжело опираясь на рабочую ногу, волоча за собой кричащее колено.
Люди Миколаша все еще сражаются с последними солдатами Енина. Огонь бушует, а сирены все ближе. С хрустом шин по битому стеклу я слышу, как подъезжает еще одна машина. Кто-то выкрикивает мое имя.
Я продолжаю идти.
Я не вижу ничего, кроме огня. Я не чувствую ничего, кроме ярости.
Это еще не конец, пока Родион и Адриан не умрут.
Я ищу громоздкую фигуру молчаливого гиганта. Или белокурые волосы брата Елены.
Я чуть не наступаю на Адриана.
Он лежит в грязной, вытоптанной траве на лужайке перед домом. Его волосы уже совсем не светлые, потому что большая их часть выгорела. Вся правая сторона его лица и тела обуглена. Я вижу дымящиеся остатки веревки вокруг его левого запястья и кусок сломанного стула, к которому он был привязан.
Он смотрит на меня, один глаз опухший, закрытый, другой ясный и окрашенный в особый фиолетовый оттенок.
— Пожалуйста… — хрипит он.
Я осматриваюсь на землю. В дюжине ярдов от нас валяется брошенный автомат Калашникова. Я поднимаю его, хромая обратно к моему врагу еще раз.
Я направляю ствол прямо ему между глаз, мой палец сжимается на спусковом крючке.
— СЕБАСТЬЯН!!! — кричит кто-то.
Не кто-то.
Елена.
Я бы узнал ее голос где угодно.
Я застыл на месте. Каждый импульс моего мозга кричит мне убить Адриана, сделать это сейчас. Он бы застрелил меня, если бы ему снова представился шанс. Он застрелил бы любого, кого я люблю. Он может даже застрелить Елену.
Но как только Елена оказывается рядом со мной, мой мозг теряет контроль. Мое тело берет верх. Оно поворачивается к ней, без раздумий или выбора, как цветок, поворачивающийся к солнцу.
Она выглядит грязной, безумной, поцарапанной и избитой. В копоти, в разорванной и окровавленной одежде. И все же она так красива, что я едва могу это выносить.
Ее прекрасные глаза устремлены на мое лицо, наполненные слезами и мольбой ко мне.
— Пожалуйста, Себастьян, — умоляет она. — Пожалуйста, не убивай его… Я умоляю тебя. Пожалуйста, не надо.
Винтовка все еще направлена на ее брата.
Я поклялся себе, что не остановлюсь. Я поклялся, что буду машиной.
Но мое сердце трепещет, непроизвольно сжимаясь в груди, чем ближе Елена подходит ко мне.
— Пожалуйста, — шепчет она.
Я сгибаю пальцы, чтобы убедиться, что все еще контролирую свою руку.
Я мог бы застрелить Адриана, если бы захотел.
Но я больше не хочу. Вид Елены смыл последние остатки моей боли. Она вернулась. И не к Адриану, я вижу это по ее лицу. Она здесь ради меня.
Я бросаю винтовку на землю.
Со всхлипом Елена бросается на меня, почти сбивая с ног. Я рычу от боли.
— Ты в порядке? — Елена рыдает.
— Да, — говорю я. — А ты?
— Да.
Она крепко обнимает меня, с той же свирепостью, которую я видел в самый первый день, когда встретил ее. Она обнимает меня, как валькирия. Как будто она убила бы любого, кто попытался бы встать между нами.
Затем, когда она отпускает меня, она падает рядом со своим братом и кричит:
— Адриан!
Ее брат смотрит на нее, стиснув зубы от боли.
