дышать чаще и тяжелее. Его ладонь опускается мне на голову. Пальцы путаются в волосах. Я улыбаюсь.
— Стеф… Стеф… стой…
Добираюсь взглядом до темной полоски волос, уходящей вниз, под покрывало. Откидываю его. Облизываю губы. Сглатываю наполнившую рот слюну. Он прямо у меня перед глазами. Такой большой, красивый, возбужденный. Хочу! Никогда так не хотела сделать это, как сейчас. Взгляд Сережи, полный восхищения и удивления, подстегивает.
— А потом еще говоришь, что я ненасытный и сумасшедший, — хрипит мой мужчина, покорно сдавшись на милость моих рук и губ.
— Это заразно, — шепчу, устраиваясь на коленях удобней.
— Сто процент… Р-Р-Ростовцева…
— Значит, у вас полный штиль? — улюлюкает мне в наушник Ксю. — Любовь, морковь и секс без остановки, как у похотливых кроликов?
— Почти, — смеюсь я. — Без остановки. Иногда все же приходится тормозить. У нас по-прежнему командировка, а не медовый месяц, — покачиваю ножкой, лежа на шезлонге на террасе люкса. По небу гуляют пушистые облачка, а с моря тянет легким бризом.
Сережа уже полчаса плещется в холодном душе, приводя себя в порядок. Я уже собрала все документы и жду завтрак, заказанный в номер. Через два часа у нас еще одна рабочая встреча. Времени в обрез.
— От Федора больше ничего не слышно? — презрительно фыркает Ксю. — Надеюсь, этот гремлин отвалился, как пересохший прыщ от задницы?
— Я его кругом заблокировала. Понятия не имею где он, что с ним и как. Теперь меня это мало волнует. И вообще, — качают головой, — неужели я настолько была слепа и глуха?
— Настолько, — “успокаивает” меня подруга. — Но, главное, сейчас вы во всем разобрались. Наконец-то. Вы когда домой?
— Через три недели, если все пойдет по рабочему плану.
— А что дальше?
— В смысле?
— Ну, вы обсуждали, что будет дальше, когда ваш не курортный роман закончится и придется окунуться с головой в суровые московские будни?
— Пока нет, — пожимаю я плечами, — не гони лошадей, подруга. Мы вместе два дня. Рано.
— То есть, ты еще не придумала имена своим детям и не выбрала дату регистрации?
— Ксю! — хохочу я. — Ты же знаешь, что я не из таких!
— Ну-ну! Просто для справки. Вашего первенца должны звать Ксюша. И никак иначе.
— Даже если это будет мальчик?
— А что? Будет парень — Ксюх. Модно и креативно.
— Ксюх Сергеевич Нагорный? — смеюсь я, задирая очки на макушку. — Ну это, как минимум, свежо, — поднимаюсь с шезлонга, накидывая на плечи халат.
В дверь стучат.
— Ксю, созвонимся позже, хорошо? Нам принесли завтрак.
— Давай. И это, не переусердствуйте там. А то глядишь, вернетесь в Москву уже не вдвоем, а втроем. Нет, я, конечно, не против, но…
— С Ксюхом, ага, — улыбаюсь я. — Не переживай, все под контролем.
Под контролем же?
Зависаю на доли секунды. Дрожащими руками открываю на телефоне приложение, где отслеживаю свой цикл. Эти дни “в зоне риска”. Черт. Прокручиваю в голове последние два дня. У меня в момент страсти напрочь вышибает все “предохранители”. Но, если я правильно помню, Сережа всегда использует контрацептивы. Под сомнением у меня только парочка эпизодов. Один из них в туалете кафе. Вчера на встрече с Корольковым. Там мы, кажется, были без…
— Ох! — выдыхаю, оседая обратно на шезлонг.
— Что такое?
— Я… — в дверь снова стучат. Да так громко, что я вздрагиваю и напрочь забываю, что хотела сказать. Бросаю:
— Потом, окей? Перезвоню. Побежала открывать.
— Давай, на связи, детка!
— На связи. Обнимаю, — сбрасываю вызов. Вытаскиваю наушник из уха, оставляя его на столике, рядом с телефоном. И топаю открывать. По дороге накидываю халат и запахиваю полы, прихватывая поясом. На подходе кричу у двери в ванную:
— Сереж, нам принесли завтрак!
Распахиваю входную дверь, а там… нет. Это не наш горячий завтрак прямиком из ресторана. Это парень в зеленой униформе знакомой флористической сети. И стоит он на пороге с заискивающей улыбкой и букетом в бумажной обертке:
— Доброе утро, девушка.
— Д-доброе…
— Доставка цветов. Могу я увидеть Стефанию Ростовцеву?
— Да, эм… можете… — отчего-то теряюсь. — Это я.
— Отлично. Значит, это вам, — вручает мне букет парнишка, — распишитесь за получение.
Я, все так же пребывая в растерянности, чиркаю свою закорючку. Спрашиваю, как бы мимоходом:
— Подскажите, а который сейчас час?
Парень удивленно заламывает бровь, но косится на наручные часы и сообщает:
— Одиннадцать пятьдесят.
— А день недели какой?
— Ну… вторник, — еще больше удивляется моему вопросу курьер. — Девушка, у вас все хорошо?
— Да-да, — киваю я. — Просто я часы… кхм, потеряла.
И календарь, очевидно, тоже.
Курьер кивает и улыбается:
— Хорошего вам дня!
— И вам того же.
Я закрываю за ним дверь. Долгие пару мгновений таращусь во все глаза на бумажную обертку и срываю ее. Уже и так догадываюсь, какие цветы я там увижу. По запаху.
Это сирень. Пышные, ароматные веточки сирени! Яркие, свежие, как будто только что с куста. Как и всегда. Как и все последние двенадцать месяцев. Сорок восемь недель. Не пропуская ни одну!
Утыкаюсь в цветы носом. На глаза наворачиваются слезы. Целый год. Из недели в неделю. Каждый вторник, как по часам. Да быть того не может! Я терялась в догадках. Перебирала тысячи самых невероятных вариантов, едва ли не припоминая бывших одногруппников. А оказывается… Но почему? Почему молча? Ни слова ни сказал! Ни взглядом не намекнул! Ни разу не спросил и никаким жестом не дал понять, что причастен. Сережа…
Я прикусываю губу, она начинает предательски дрожать. Когда дверь в ванную открывается и на пороге появляется Нагорный в одном полотенце на бедрах, меня прорывает, и я начинаю плакать. Стою посреди этого дурацкого коридора прижимая к себе сирень. Реву, содрогаясь всем телом.
— Карамелька? — оглядывается он и зависает на мне взглядом. — Эй, — звучит испуганное, — ты рыдаешь, что ли? Стеф?
— Нет, — сиплю, — я не рыдаю-ю-ю!
Я вою белугой!
— Ну, ты чего? — подходит ко мне, обнимая за плечи.
Я, будто только этого и ждала, начинаю плакать с новой силой. Уткнувшись носом в мужское плечо, хватаясь за букет, как за спасительную соломинку. Обнимая и прижимая к груди. Растворяюсь в крепких мужских объятиях.
Сережа гладит меня по спине и волосам. Я приговариваю, заикаясь:
— Это ты…
— Я.
— Ты их слал мне…
Он смеется. По-доброму так. Мягко и успокаивающе. Обхватывает ладонями мои щеки, заставляя посмотреть ему в глаза. Стирает подушечками больших пальцев слезы. Спрашивает с улыбкой:
— Допустим. Ну, и чего ты рыдаешь-то?
— Оби-и-идно.
— Что тебе обидно?
— За тебя обидно, — шмыгаю носом.
— Стеф…
— И за себя обидно! И за нас обидно. Я такая ду-у-ура! Столько букетов. Я ни за один не сказала
