В первый раз Ариадна выслушала даму абсолютно спокойно. Она давно привыкла к назойливости полубезумных фанаток и сумасшедших поклонниц творчества ее мужа, то бишь ее собственного, готовых торжественно лечь под него в любой удобный момент. В том, что муж постоянно ей изменяет, Ариадна не сомневалась ни секунды. И не придавала никакого значения его бесконечным изменам, поскольку была уверена в себе, а все коротенькие любовные романы поэта вполне справедливо считала шашнями без завтрашнего дня.
— Я думаю, — невозмутимо заговорила Ариадна, когда дама закончила свою пламенную речь, — что помешать соединению двух по-настоящему любящих людей может лишь Господь. Это раз. Во-вторых, насколько мне известно, Вадим был женат, и странно, что вам не помешали его жена и сын. В-третьих, мой муж — давно взрослый и вполне самостоятельный человек (это была откровенная ложь) и способен решать такие вопросы сам. Поэтому мне непонятен смысл и цель ваших звонков сюда.
— Я хочу, — заявила Елена, — предупредить вас о возможных последствиях и о его вполне вероятном уходе ко мне! Подготовить вас заранее.
— Это крайне благородно с вашей стороны! — хладнокровно заметила Ариадна. — Вы очень заботливы! А поэтому будьте так добры, не звоните нам больше!
Елена совету не вняла и продолжала названивать.
— Что ей нужно?! Чего она хочет?! — не выдержала и взорвалась, наконец, Сима.
— Ей нужен твой отец, — бесстрастно объяснила мать. — Как и многим другим. Не обращай внимания. Это мелочи и настоящие пустяки. Учи уроки!
— Но ведь папа с ней встречался? — продолжала настаивать Сима. — Почему? Я ведь не маленькая, все понимаю!
— Папа ее не разглядел, он плохо видит, — привычно разъяснила мать, повторив свое основное излюбленное объяснение.
И усмехнулась, услышав юношеское максималистское дочкино "все понимаю". Все понимал только Господь…
…- Так что я должен сделать? — повторил Илья. — Чего ты хочешь от меня?
Сима встала, помолчала, прошептала: "Я приду на следующей неделе, принесу деньги" и убежала.
Илья почесал нос:
— Чумовая девка! Давай, Молекула, допьем водку и будем думать, что нам делать и как жить дальше.
Решение Лидочки уйти с дневного родилось спонтанно, вызывающе и нерационально. Но оно было принято и претворено в жизнь. Лидочка перевелась на заочку и автоматически тоже лишилась комнаты в общежитии.
Лидочка позвонила домой в Дубну и сообщила родителям о своем желании сменить отделение. Мать восприняла это крайне отрицательно, вышла из себя, обругала Лидочку и даже пустила слезу. А потом заявила, что Лида уже большая и если считает, что именно так нужно, то пожалуйста! Но тогда нечего спрашивать советов у родителей, потому что иначе, как очередным сумасбродством, ее уход на заочку они назвать не могут. На том связь с домом закончилась. Очевидно, навсегда.
Неожиданно комнату для них, и недорогую, нашла явившаяся, как обещала, Серафима.
Лидочка проворно собрала в одну сумку все немногочисленные одежки, Илья набил рюкзак книгами, журналами и рабочими инструментами, а в большую коробку, найденную на помойке, бережно уложил компьютер, монитор и магнитолу. И можно было переезжать.
Квартира находилась возле станции метро "Марьино". Унылый район, тесный от многоэтажек. Добрались на такси.
Им навстречу вышел хозяин, представившийся по телефону Львом Аполлоновичем. Большой широкий шкаф в очках, с рыжеватой бородой и патлатый.
— Здравствуйте! — приятным низким голосом сказал он. — Какие вы еще молодые! Манатки все ваши?
— Да!
— Ну, давайте помогу перенести!
И Лев Аполлонович поволок в комнату коробку.
— ЭВМ? — поинтересовался он. — Будешь на компьютере работать?
Илья бодро кивнул.
— Молодец! — улыбнулся хозяин. — Только не забывай оплачивать свет по счетам Чубайса!
Илья с Лидочкой вошли вслед за ним в комнату, где им теперь предстояло жить.
Что ж, дареному, равно как и взятому напрокат коню в зубы не смотрят…
Первый этаж. Окно с решеткой, довольно слепое, грязноватое, наполовину задраенное полотном. Холодильник в углу. Широкая старая тахта. Столик, стул. Сальные обои наполовину содраны. Если разложить вещи и установить компьютер и магнитолу — в комнате еще можно лежать, стоять и сидеть. Но ходить по ней уже нельзя — этого не позволят ее габариты. Зато она в углу квартиры. Закроешь дверь — и отделен от всех: от маленького мира дома — дверью, от большого мира снаружи — полотном. Сиди себе, работай, или спи, или читай, или играй на компьютере. Красота! Но если гостей звать, то по одному. Четыре человека в комнате не поместятся. И три-то с трудом… Да кого им звать!
Илья медленно снял очки, которые стал носить совсем недавно, и принялся их задумчиво протирать. Лидочка тотчас с удовольствием шлепнулась на мягкую, продавленную ямами тахту.
— Большое дело провернули, — проговорил Илья. — Теперь пока за жилье можно не беспокоиться. По-моему, Лев Аполлонович — дядька милый. Ну да поживем — увидим!
И потекла новая жизнь в маленькой затерянной комнате на задворках мира. Очень крепко и сладко спалось вдвоем, в объятьях друг друга, на широкой мягкой тахте.
Илья плюнул на заочку и пассивно бросил институт, то есть просто не явился на регистрацию переведенных на заочное отделение. И автоматически отчислялся рано или поздно, но это его уже не интересовало. Он — ушел из Литинститута. Навсегда.
Зато приложил все силы и устроил на работу Лидочку. И теперь она служила курьером в фирме, торгующей оргтехникой, с самого раннего утра до пяти часов вечера моталась по городу, и только по смеркающейся Москве возвращалась на метро в Марьино.
Наступила холодная прелая осень. Илья сутулился за компьютером, глядя на мерцающий экран и изобретая новые вирусы. На работу его по-прежнему упорно не брали.
Лев Аполлонович действительно оказался милым, чувствовал себя перед всеми виноватым, всем пытался помочь и робко улыбался — грузный и очкастый. Но иногда вечерами, когда к нему приходили приятели, все резко менялось.
Хозяин шумел и гудел, как старый холодильник, жег свет и вел бесконечные разборки. Допоздна из кухни, где сидел он с друзьями, слышались споры, звон стаканов и крики. Странно мерцал, помаргивая, абажур. Потом голос хозяина переходил в дикий рев, и было слышно, как грозный Лев колотит кулаком по столу.
После таких пьянок Лев Аполлонович становился невменяемым и свирепым, правда, все равно довольно безобидным, но неприятно-режущим душу. Он подолгу спал и валялся в полутемной комнате на кушетке тяжелым мешком. Просыпался в похмелье и, свекольно-бордовый и вареный, постанывая от головной боли, ковылял на кухню пить кефир.
