А что, если она сделалась заложницей чьих-то интересов? Дурацкий вопрос. Конечно же сделалась. Триста лет назад. Тут и толковать не о чем. И надо заниматься пирогом для сыщика и музыканта, которые сломя голову покатили кого-то ловить и пытать. Пытать и ловить. Пирог должен получиться отменным. Она вспомнила, что Тульчин был отличным стрелком. Пирог с гольцом — это вещь.
Да, спасение в пирогах. И в прочих домашних вещах.
— Штука, — сказала Вера кошке. — У тебя плохая хозяйка. Она засиделась на лысой музыкальной горе. Не была ни разу ни в цирке, ни в зоопарке. Ни кино, ни театр, ни концертный зал не заменят зоопарка и цирка. Там усталые и вконец замученные звери напрямую напоминают нам, что все очень скверно. Да с чего это они усталые и больные? Разве ты такая? Ты усатая и довольная.
Вера с ужасом подумала, что забыла о существовании такого царского блюда, как пирог. Она готовила что-нибудь изредка для Танюши, для Вовки, торт для Соболевой, но это не шло ни в какое сравнение с нынешней обязанностью. И эта праздничная ответственность поставила Веру в тупик. Она не могла понять, как и почему сама себя лишила этого редкостного удовольствия.
А завтра можно будет сделать окрошку. Нет, ведь они привезут корзину грибов. Пироги с грибами и молодой картошкой. Окрошку она тоже приготовит.
Пирог Вере явно удался.
«Может быть, эти замечательные мужчины поверят, что я человек, а не юный монстр, нацелившийся на мировую славу и более ничего? Это было бы неплохо, очень неплохо. Впрочем, все именно так и есть… А что из этого следует? А из этого следует, дорогая Золушка, что надо осознать свое место в мире. У тебя не было ни времени, ни желания заниматься этим. Но тебе придется отпустить себя на зеленую поляну».
Несмотря на стаи звуков, которые мешают ходить по земле так, как она умела в детстве, собирая жуков, гоняясь за шелковыми бабочками и совершенно не думая, как может звучать мигающий полет махаона в шедевре какого-нибудь импрессиониста. И что она должна сделать с собой, чтобы добиться этого волшебного звучания. Но для кого? Для чего? Ответа на этот вопрос не существовало. Выходило так, что только для себя. Да еще ради столь же одинокой гордости учителей.
«Живу в колбе, — продолжала разбираться с собой Вера, — и ведь я сознательно пошла на это».
Стрешнева вспомнила о том, как обходится с собственными учениками, и ужаснулась.
В сущности, она пытается спроецировать на этих крохотных существ себя. Построить в каждом герметический, узорчатый мир, не нуждающийся во всем остальном, трагически самодостаточный.
А ведь они любят ее и доверяют ей.
«Ужас! Ужас! Какое бессознательное коварство! А ведь это не я, это не я сама, а что-то намного меня превосходящее, экспансия, захват и разрушение, вот что это такое!»
Но пылкое самоосуждение не могло оставить глубокого следа. Вера быстро утомилась от внутренней борьбы. К усталости прибавилось недоумение перед всем, что предстояло ей в ближайшие дни и месяцы. Честно говоря, ничего не хотелось. Кроме одного — спрятаться. От всех. Даже от Кравцова с Тульчиным. Хотя бы на два-три часа.
Она уселась в кресло возле книжных полок и решила уснуть, чтобы обмануть воображение. Сон, который она тут же увидела, оказался чрезмерно ярким. Ей снилось, что она идет по серому и пыльному городу, состоящему из небоскребов, украинских хат-мазанок и средневековых полуразрушенных башен. Навстречу ей двигаются утомленные бессолнечным и пыльным днем люди, все большей частью знакомые ей. Правда, она никогда прежде не видела их.
Внезапно она замечает, что около городского дерева, корни которого прикрыты узорной круглой решеткой, лежит зверь самого чудесного вида, о шести ногах, с великолепной косматой гривой цвета морской волны и светло-сиреневыми глазами. Он всего лишь раз посмотрел на Веру и отвернулся. Но этого было довольно, чтобы запомнить его навсегда.
Животные необычного вида сделались для нее само собой разумеющимися явлениями. Удивительный конь, более похожий на сказочного кота или, что всего любопытнее, на человекоподобную птицу, предлагал проехаться на нем вдоль малиново-серой улицы, теряющейся среди пыльных холмов с гигантскими кактусами. Вера вежливо отказалась, сославшись на то, что идет на концерт, который дают приезжие музыканты.
«Ах да! — ответил конь. — Прежде всего рутинные обязанности и активный отдых. Как я вас понимаю, простите, что не могу знать вашего имени. Никак. Прощайте, коль не шутите».
Заезжие музыканты оказались существами, напоминавшими медведей, но с кабаньими длинными мордами и лошадиными ногами. Музыка клубилась над ними сама по себе, никаких инструментов не было видно, кроме старой шарманки. На ней отдельно играла старая крыса с металлическими иголками на спине и хвосте. Вида, однако, она была самого мирного. Музыка была очень интересной, на редкость гармоничной и располагалась как бы вне течения времени.
«Надо запомнить, — думала Вера. — Какой остроумный музыкальный прием, ни на что не похожий. Если я смогу научиться так играть, мне не нужно будет играть вовсе».
«Вот еще! — услышала она от почтенной вороны, сидевшей рядом в партере. — Вот еще! Научится она так играть, как же, чего захотела, голубушка. Не для того тебе все это показывают, чтобы ты самовольничала! Скромнее надо быть!»
Вера причесала ворону золотым гребешком, оказавшимся в руке, пообещав, что не будет и пробовать играть таким образом.
Затем вернулась в город, к тому времени сильно переменившийся. Невиданные звери все так же отдыхали на тротуарах и ступенях зданий. Вера знала, что каждый из них видит ее и знает о ней много такого, о чем она даже и не догадывается.
«Она еще спит», — говорил изысканный дымчато-черный дракон, зависший в воздухе без помощи крыльев, против всякого обычая. — Кому предназначались эти слова, Вера так и не смогла узнать. Скорее всего, деревьям, которые росли на глазах, появляясь тут и там: дубки, лиственницы, клены. Скоро они окружили ее плотной стеной. Казалось, что они были всюду и даже самой Верой. Под ногами росла трава, превращаясь в идеальный английский газон. И повсюду звучала музыка, написанная кем-то специально для этого глобального мероприятия. Судя по всему, это был праздник растений…
Вера проснулась словно в свежем облаке. Истолковать этот сон не представлялось никакой возможности. В нем все было поставлено с ног на голову и обратно с головы на ноги.
«Я давно не читала сказок, — подумала она, — и мне представили очень много сказок сразу. Видать, я очень сильно провинилась, но меня почему-то простили».
