Слуги-негры в туго накрахмаленных белых фартуках бесшумно сновали между группами играющих. Внешне они никому не оказывали предпочтения, хотя отлично знали разницу между щукой и карасем.
— Не желаете ли что-нибудь выпить, сэр? Может быть, виски, сэр? Не угодно ли вам сигару? Может быть, вы не откажетесь от цыпленка и бутылочки вина?
Равенель рассеянно оборачивался:
— Который час?
— Около шести, сэр.
Иногда, довольно редко, Равенель прерывал игру, чтобы закусить. Большею частью, однако, он ужинал после того, как игра была закончена. Само собой разумеется, что Равенель и подобные ему угощались за счет Макдональда. Их считали не обыкновенными посетителями, а почетными гостями. Двадцатипятицентовые сигары были всегда в их распоряжении, как и вино любого качества. Разнообразные и изысканные горячие закуски могли быть заказаны и съедены так же свободно, как у себя дома, а слуги выбивались из сил, чтобы угодить посетителям. Можно было поужинать за отдельным маленьким столиком или в обществе многочисленных друзей, можно было закусить, не прерывая игры. В буфете, рядом с игорным залом, были расставлены холодные закуски: жареные куры, копченый язык, колбаса, сыр, холодный ростбиф и салаты всех сортов. Мягкие красные ковры, высокие канделябры с хрустальными подвесками, зеркала, запах дорогих сигар и хороших закусок, легкий шорох сдаваемых карт, тихие голоса крупье — все это создавало атмосферу роскоши, изобилия и комфорта. Надо, впрочем, заметить, что, когда банкомет открывал маленький ящичек, умело скрытый в столе (это был денежный ящик, где лежали рядами разноцветные кредитки и стопки золота и серебра), при остром зрении можно было разглядеть, рядом с благородным металлом и бумажками, зловещий блеск серо-голубой стали…
Все игроки были до крайности суеверны. Капризная фортуна принадлежала к числу женщин, требующих особенного внимания: ее надо было опасаться, приходилось льстить ей и ухаживать за ней, как за возлюбленной.
Ни один дикарь-идолопоклонник, ни один простодушный обитатель джунглей не носился так со своими предрассудками, как эти серьезные люди с жесткими лицами.
Равенелю случалось вставать из-за стола, не имея ни цента в кармане и крупно задолжав Макдональду. Но выражение лица его оставалось спокойным и безмятежным.
— Надеюсь, в следующий раз вам больше повезет мистер Равенель!
— Еще бы, Майк! Счастье должно улыбнуться мне! До завтра! Твердо рассчитываю отдать вам свой долг.
И надежды его сбывались. Ну, если не на следующий день, то через два дня. Счастье действительно улыбалось ему! И как улыбалось! Пятьсот! Тысяча! Пять тысяч!
— Вы слыхали о Равенеле?
— Да, ему здорово повезло!
— Отыгрался в какой-нибудь час!
— Ушел с десятью тысячами долларов в кармане!
— Что вы! Я слышал, что он выиграл гораздо больше.
Выиграв, Равенель возвращался домой таким же спокойным и хладнокровным, как и в дни проигрыша. Он шел по Кларк-стрит, засунув руки в карманы, туго набитые золотом и пачками кредиток. В те времена по улицам смело можно было ходить ночью, не опасаясь нападения грабителей. Правда, шикарных джентльменов, вроде Равенеля, частенько останавливали нищие, но от них легко было отделаться одной из многочисленных бумажек, так приятно похрустывающих в кармане.
Равенели все время переезжали с места на место. Они жили то в скромной, но комфортабельной гостинице «Ривер» на Кларк-стрит. То в приличном, но совершенно лишенном комфорта пансионе на Онтарио-стрит. То в грязных и неуютных меблированных комнатах на Огайо-стрит. Но куда бы ни бросила их судьба, Равенель никогда не падал духом и всегда был так жизнерадостен, так весел, так очарователен, что никто не мог противостоять ему, и меньше всех его собственная жена. Лучше, чем кто бы то ни было, понимала она натуру своего замкнутого и слабохарактерного мужа, иногда презирала его, частенько ненавидела, но все же любила его той любовью, которая кончается только вместе с жизнью.
Когда Гайлорд возвращался, Ким обычно давно спала. Но Магнолия никогда не ложилась до его возвращения. Поджидая мужа, она читала, шила или просто задумчиво сидела у окна. Ему не приходилось выслушивать упреков за поздние возвращения. Супруги ссорились часто, но не из-за этого. Порою, сидя у окна, она мыслями уносилась далеко-далеко, к родным рекам, которые так еще недавно, в сущности, составляли всю ее жизнь. Так проходило несколько часов. Вот кончилось последнее действие. Занавес. Публика, оставшаяся на концерт, торопится занять места, многие пробираются поближе к сцене. Инженю исполняет новый романс. А теперь, должно быть, комические куплеты. Характерный актер выступает с какой-то забавной песенкой. Концерт окончен. Публика расходится. Оркестр замолкает. Несколько замешкавшихся зрителей карабкаются на высокий берег. За кулисами звучат отрывочные фразы. «Ты опять не подал мне реплики! В какое дурацкое положение ты меня ставишь!» — «Как же я мог предугадать, что ты выпустишь весь трюк с дверью? Почему ты не предупредил меня?» — «Не можешь ли ты порепетировать со мною этот романс? Одно место у меня не получается. Та-та-та-там! Там-там!» — «Ты, кажется, не в особенно хорошем настроении сегодня!» Актеры ужинают. На спиртовке стоит кофе. Сыр. Ветчина. Напряжение сменяется усталостью. Как скучно разгримировываться! В актерские уборные доносится плеск воды. Мало-помалу в плавучем театре прекращается шум. Становится тихо. Еще тише. Совсем тихо. Как темно! Как спокойно! Не слышно ничего, кроме мелодичного журчания реки…
Иногда дремота овладевала Магнолией. И вдруг до слуха ее доносился знакомый пронзительный звук сирены с одного из больших пароходов на Мичигане. Сама не своя, она вскакивала с кресла, прижимала руки к груди и долго не могла понять, слышала ли она на самом деле этот звук или он лишь приснился ей, как только что приснился «Цветок Хлопка» и ночной мрак над извилистыми берегами Миссисипи.
Однажды, в то время как Магнолия сидела, так вот окунувшись в прошлое, на лестнице послышались по-особенному быстрые и веселые шаги Равенеля. Он не вошел, а влетел в комнату:
— Скорей, Нолли! Мы тотчас же покидаем эту мышиную нору!
— Но, Гай, дорогой… Не сейчас же! Ведь уже очень поздно.
— Нет, именно сейчас! Ведь переезд не займет много времени. Я разбужу служанку. Она поможет нам.
— Не надо! Уж лучше я все сделаю сама. О Гай! Ведь Ким уже спит. Не лучше ли отложить переезд до утра?
Она отговаривала Равенеля, но, в сущности, его нелепая затея увлекла ее, как увлекало все, выходящее из рамок повседневности. Обоим стало бесконечно весело. Они зажгли все лампы, вытряхнули содержимое письменного стола, комода, шкафа, чемоданов: оставшиеся от лучших времен драгоценности, кружева, куски шелка сразу оживили неуютную, мрачную комнату. Чтобы не разбудить спящего ребенка, им приходилось говорить шепотом. Они чувствовали себя детьми и беспрерывно хохотали.
