Феодосья представила, как вящее тяжелеет бадья с рассолом в руках мастерового Агапки в тот миг, когда она, Феодосья, празднословит. Как гуще становится дым над варницей и неподъемнее лопата с солью, когда она, Феодосья, сладкие меды кушает.
– Ежели один гребец весло потихоньку бросает, то значит – другому двойная тяжесть, – словно читая мысли Феодосии, грозно вещал отец Логгин. – Коли ты сладко съела, то значит – другой горького сухаря погрыз. Коли ты каши с бараниной вкусила, то другой – лепешку из лебеды.
Впрочем, перечисления яств вызвали у отца Логгина бурление в пищной жиле. Так что он бросил сии примеры и перешел к другой теме.
– Что же ты не покаешься, дочь моя, в старом своем грехе? Кто таскал куклу Христа на торжище? Али не ты?
– Аз есмь…
– Что же тебе в голову взбрело? Погоди, не отвечай. Аз сам отвечу: один богомерзкий проступок непременно тянет за собой следующий. Совершила ты грех зрения скоморошьих потех на торжище и тем дала дьяволу повод полагать тебя в его стане. И он, смрадный искуситель, тут же твоими руками еще более великий грех совершил – изготовил деревянный щурбан с обликом Христа и заставил тебя носить его над глумливой толпой.
– Нет, Батюшка, нет! Сие не от дьявола. Аз хотела спасти Господа нашего от смерти на кресте! Хотела, чтоб он жив остался!.. Разве дьяволу хочется того же? – с большим чувством промолвила Феодосья.
– Именно! Именно! Дьявол только того и желает: чтоб Христос не принял мук на кресте за грехи наши.
– Да как же?
– Иисуса распяли за грехи наши. А коли не распяли бы, то, значит, и грехов за нами нет? Бражничают тотьмичи, любодействуют, разбойничают, а все это не грехи? А так, детские безвинные шалости? Так какое ты имела право Христа спасать?
– Отче, но ведь все в руках Божьих. Значит, и спасала аз Иисуса по воле Божьей? – осенилась Феодосья.
– Не могло быть такой Его воли. Христос должен, обязан был принять смерть! А иначе… – отец Логгин замешкался, не находя аргументов. – А иначе…
На языке у него вертелось: «А иначе все учение наше ложно?» Но мысль эта отца Логгина напугала. Он перекрестился и произнес:
– А иначе не было бы креста! И что бы тогда высилось на главах наших церквей? Что бы мы носили на теле? Как осеняли себя крестным знамением? Ведь крест – сиречь один из краеугольных камней веры.
– Да-да, это истинно, – сраженная силой аргумента, пробормотала Феодосья. – Что же высилось бы на главах церквей, коли креста бы не существовало?
– Хм… – сказал отец Логгин, которого тоже чрезвычайно увлек вопрос: чем возможно украсить главки храмов, кроме креста? «Фигурой петуха можно было бы, – задумался он, – бо петель криком тьму распугивает, рассвет провозглашает. Львом неплохо было бы, дабы показать, что православие – царь религий. Хотя…»
– Отче, а нельзя ли солнце на главки укрепить? – предложила Феодосья.
– Солнце?! – в ужасе воскликнул отец Логгин и отринул мысль о львах. – Да ведь солнце без креста – суть языческий символ!
Очнувшись от размышлений, отец Логгин замер: о-о-о! В ересь ввергся он, представив на маковке часовни льва али петеля.
Он срочно произнес: «Господи и Владыко живота моего», – и четырежды поклонился.
Глядя на него, и Феодосья зашелестела молитвы.
– Аз, батюшка, все поняла и каюсь. И в следующий раз, ежели случай такой и подвернется, Христа спасать аз не буду. Пущай себе висит на кресте на радость людям.
– Истинно, дочь моя, – согласился отец Логгин. – Пускай православный люд с умилением в сердце радуется, зря Иисуса, принявшего муки.
– Отчего зрить муки полезно? – удивленно спросила Феодосья, вспомнив казнь Истомы.
– Ежели бы лицезреть страдания было вредно, то Государи московские не стали бы столько народу жечь и вешать, – уверенно пояснил отец Логгин. – Не зря прозорливые наши цари казни совершают принародно, а не украдом. Сие есть воспитательный момент.
– Отче, ведь муки самым лучшим людям насылаются? – вдруг с надеждой спросила Феодосья.
– Истинно. Страданиями Бог награждает любимых сынов своих.
«Олей! О! – обмякла Феодосия. – Значит, Истома – тоже любимый сын Его. И не мог он быть разбойником, торговать табачным зельем. То наветы были. И смерть его чиста. И глядит он сейчас на меня из небесного царства, а не из ада».
– Благодарю тебя, Господи! – по лицу Феодосии побежали слезы, тихие и кроткие, как смерть коровушки.
Отец Логгин сделал удовлетворенное лицо. Но тут же пригрозил:
– Коли в ближайшее время тотьмичи не прекратят грешить разнообразно, то вздыбится земля над Сухоной, и извергнутся из нея пеплы и газы, потечет огненная река из расплавленного железа и схоронит город.
– Батюшка, как сие возможно? Неужто из самого ада огонь потечет? – не поверила Феодосья.
– Тому уж бысть примеры. Извергался железный огнь на грешный город Помпеус. Из горы Везувиус вырвались тучи смрадных газов…
– Отче, так у нас здеся гор нет? – с надеждой сказала Феодосья.
– Вспухнет гора, как грыжа, а потом лопнет, как чирей!..
Внезапно отец Логгин поднял перст и радостно сообщил:
– Ага! Ведь бысть у меня в книге иллюстрация сего дьявольского огня. Сей час принесу.
Батюшка помчался в каморку и вскоре явился с торжествующим лицом. В руках он держал пухлую книгу. Отец Логгин полистал сей фолиант и торжественно продемонстрировал Феодосье раскрашенную гравюру.
В пламени свечи Феодосья увидала серую гору с дыркой и черным дымоходом на верхушке. Справа от горы изображена была куща зеленых дерев. А из дымохода, который отец Логгин эффектно назвал «жерло», лилась брусняного, как кровь, цвету река! Она заливала чудные дома с плоскими крышами и голых людей, в ужасе бегущих вниз, в сторону Феодосьиного подола.
Сие доказательство возможности изрыгания подземного огня на Тотьму оказалось для Феодосьи непререкаемым. Усомниться в информации, зафиксированной в книге, для тотьмичей было бы столь же нелепо, как усомниться в существовании лешего или банника. Феодосья мелко задрожала. Мысль, что из-за неисправимых тотьмичей огонь может залить острог, и церкви, и хоромы, и братика Зотейку, поразила Феодосью. Сонм различных чувств разом охватил Феодосью, как если бы окружили ея лучники и разом вонзили стрелы в сердце, печень, висок и ягодицу. Сердце ея пылало верой, душа горчила утратой и несправедливостью мироздания, в висках стучало от порывов изменить свой собственный живот, поджилки дрожали, и ликовал дух от мысли, что отныне все грехи тотьмичей будет брать на себя она, Феодосья.
Отец Логгин захлопнул книгу.
Перед глазами Феодосьи все еще стояла гравюра. Она вгляделась в рисунок. И тут же задалась вопросом – совершенно неуместным в сий момент!
