— Спасибо, — искренне сказала я.
Не так уж часто мне встречались в жизни люди, которые открыто признавали свою неправоту. Интересно, это с возрастом уходит? Или в детстве мы тоже изворачивались до последнего? Я не особо помнила — кроме острых приступов отвращения, когда меня заставляли извиняться силком, хотя я даже не ощущала своей вины.
— Ладно, — кивнул Матвей и принялся расшнуровывать кроссовки. — Поставишь чайник?
Я закатила глаза:
— Отцу не хочешь сообщить, где ты?
— Сам найдет, — отмахнулся он и сунул нос в разгромленную комнату. — Ого…
Я прошла следом, щелкнула выключателем — лампочка в люстре ярко вспыхнула и погасла навсегда. Черт знает, что за день!
Пришлось включить рабочую лампу. В ее холодном белом свете ультрамариновый цвет на Мотькиных волосах смотрелся особенно шикарно. Очень зимний оттенок, и идет ему необычайно.
Вот зря Соболев, все-таки зря.
Могла бы и я с завучем поговорить, в чем проблема? Только в том, что я совершенно никто этому несносному подростку?
Одноклассница родителей — это не статус.
Матвей плюхнулся в мое скрипящее кресло, сделал полный оборот и внезапно вперился в меня фамильным пристальным взглядом:
— Ты любишь папу?
— Допустим, — я скрестила руки на груди.
— Ой, нет… — он смешно сморщил нос. — Давай без этого.
Ох, какие знакомые интонации прорвались вдруг!
Я постаралась скрыть улыбку:
— Люблю.
Матвей еще немного покачался туда-сюда. Скрип кресла бесил, но я ждала продолжения.
И дождалась.
Он замер и снова встретился со мной взглядом:
— Тогда роди мне сестру.
— Что?! — я поперхнулась воздухом.
Ничего себе заявки!
— Ну, когда папа начал возникать, я понял, в чем проблема. Ты сейчас мне никто. Но если у меня будет сестра, станешь…
— Кем? — еле откашлявшись, спросила я.
— …мамой.
Он отвел глаза, рассматривая стену.
Ну что с ним делать?
Я вздохнула:
— Не конопать мне мозги. Мама у тебя уже есть. Я сразу сказала, что это технически невозможно.
— Другой мамой. Что тебе непонятно? — Матвей кинул на меня мгновенный быстрый взгляд и снова отвернулся.
В другую сторону.
Там ему на глаза попался мой рабочий стол, где, освещенные безжалостно ярким светом, валялись мои неудачные попытки собирать украшения в мрачном состоянии духа.
Он залип, разглядывая инфернальных уродцев, на которых не польстились даже воры.
— Чума-а-а-а-а… — восхищенно заявило новое оригинальное поколение с уникальным художественным вкусом. Чую, надо было его не по магазинам таскать, а по музеям. — Охрененно… Это ты делаешь?
— Я… — призналась, испытывая смешанные чувства.
Матвей с каким-то совершенно обалделым видом рассматривал несколько готовых колец, браслет и серьги, от которых даже мне становилось не по себе.
— Это полный крышеснос… — он замер, склонившись над столом и стараясь даже не дышать. — А можно?..
— Что? — не поняла я.
— Я куплю?.. — он почему-то смутился.
— Зачем?
Что за извращенные желания в столь юном создании?
Матвей смутился окончательно, крутнулся на кресле, только что ножкой не повозил в пыли. Буркнул:
— У меня есть одна… знакомая. Она терпеть не может всяких розовых котиков и прочее, что девочкам положено. Ходит в черном, губы красит фиолетовым, а волосы красным… Ну такая, необычная.
Я покосилась на его синюю шевелюру, теперь гораздо лучше понимая истоки просьбы о новогоднем подарке. Не стала комментировать — Матвей и так покраснел и съежился под моим взглядом.
— Думаешь, ей понравится?
— Конечно! — он подскочил так, что бедное кресло аж взвыло. — Эти штуки как будто появились из глубин ада! Она оценит!
Именно глубины ада меня и смущали. Но раз так…
— Забирай.
— Сколько стоит? — Матвей полез выгребать смятые купюры из карманов джинсов.
— Ну, Моть… — укоризненно сказала я.
— Ну, Рит! — в тон мне отозвался он. — Так надо!
— Ну, раз надо… — я назвала сумму наугад, примерно прикинув, чтобы его налички хватило. — Погоди, дай упакую. Не из карманов же будешь выгребать.
Пока я искала черные коробочки для украшений — я помнила, у меня еще оставались такие, Матвей успешно справился со смущением и решил в качестве благодарности меня добить:
— Я не договорил!
— О боже…
Я знала, что за эти украшения мне еще придется пострадать.
— Сейчас мы все по отдельности. А если бы ты родила мне сестру, мы бы стали семьей. И папа не маялся бы фигней, и ты имела бы право меня воспитывать. Или разрешать всякую хрень. Он бы поорал, конечно, но вы бы все равно помирились.
— Ох, Моть… — я уложила свои исчадия преисподней в черные бархатные гробики для суровой подружки Матвея и вручила ему весь набор в аккуратном картонном пакетике. — Первый раз такое вижу. Ты вообще-то должен ревновать папу к новым детям, ты в курсе? Может, тебе книжку по подростковой психологии подарить?
— У меня есть, я все читал! — с довольным видом заявил он. — И выяснил, что наша психологичка в школе — дура!
Вспомнив его молодую и красивую психологичку, я мысленно с этим согласилась. Но вслух заметила тактично:
— Не все психологи одинаково полезны.
— Это точно! Ну так что — родишь мне сестру? — сощурил он наглые глаза.
Я с ужасом поняла, что это очередная серия их семейного упрямства. Окей, как мне теперь из этого выбраться?
Неловкий момент прервал очередной звонок в дверь.
Момент стал еще более неловким, когда я впустила в квартиру Соболева-старшего.
*********
Первым делом Илья взглядом нашел за моей спиной Матвея, и жесткое выражение на его лице чуть смягчилось. А потом вскинул глаза на меня.
— Рит… — он печально покачал головой. — Ты не поверишь, но я…
— Ага-а-а-а-а! — завопил Мотька, обрывая его исповедь. — Так ты мне врал! Я знал, я знал, что у меня в телефоне следилка есть!
— Нужна она мне больно, — огрызнулся Илья. — Я вообще не за тобой, я к Рите. Но раз уж ты здесь — марш в машину.
— Но я…
— Быстро!
— Понял.
Матвей испарился со сверхсветовой скоростью, оставляя нас наедине.
Я уже поняла, что шансов избежать этого разговора никаких, поэтому махнула рукой в сторону кухни. Там даже чайник еще не успел остыть. Я кинула по пакетику успокоительного сбора в две чашки. Нас, конечно, травки уже не спасут, но зато потом буду говорить, что сделала все, что могла.
Илья поболтал пакетик за веревочку, глядя как тот окрашивает кипяток в желтовато-зеленый цвет, подождал, пока я поставлю на стол вторую чашку и поймал меня за руки, притягивая к себе.
Тихо сказал, глядя снизу вверх:
— Рит, я дурак. Ты была права.
Я замерла, наслаждаясь тем, как нежно его большие пальцы поглаживают самую серединку моих ладоней. Трепетно, осторожно, едва касаясь. И эта трогательная ласка вдруг что-то сдвинула внутри. Вместо того, чтобы холодно согласиться с этим определением и пойти пить свой чай, я вдруг всхлипнула и пожаловалась ему:
— Я ведь делала ровно то, что ты хотел. Была с тобой, с ним. Вместе.
— Знаю… — Илья коснулся губами моих ладоней. — Я же говорю — дурак, дурак, ревнивый твердолобый дурак. Что мне еще сказать, Рит?
Я беспомощно пожала плечами. Слезы были слишком близко, чтобы рисковать что-то отвечать вслух. Илья шумно выдохнул, обнял меня и усадил на колени. Осторожно, словно ожидая возражений, коснулся губами губ. Я прикрыла глаза, пережидая головокружение. Эти нежные касания чувствовались острее любых страстных объятий. В них он был самим собой — тем, кого я помнила и кого любила. Внимательным, умным, искренним.
— Скажи знаешь, что… Почему тебя так бесило, что мы с Матвеем спелись, — попросила я, не открывая глаз. — Я была так рада, что с ним так легко, что он такой славный…
— Я же говорил тебе, что он похож на меня. Минимум наполовину, — Илья боднул меня лбом и снова легко коснулся губ, обозначая поцелуй. — В этом и проблема.
