— В том, что похож?
— В том, что он практически я. Второй шанс прожить жизнь — на этот раз без ошибок, без препятствий, ненужных сражений и кривых дорожек к правильным решениям. Наверное, так бывает у всех родителей. Хочется сделать жизнь ребенка легче, лучше, проще. Чтобы он получил все то, что не получил ты сам.
— И в чем же беда?
— В том, что в какой-то момент я начал ему завидовать. В моем детстве не было таких игрушек, таких книг, таких возможностей. Таких родителей, в конце концов, — Илья ухмыльнулся. — И даже с тобой он нашел общий язык намного быстрее меня самого. Я старался дать ему все, чтобы он стал лучше меня — и он стал. А меня теперь куда?
— Ты ревновал его ко мне? — удивилась я. — Но я же с самого начала делала это только ради тебя!
— Его к тебе, тебя к нему. Злился. Чувствовал себя лишним. Ты и в самом деле прекрасная мать, я не ошибся тогда. А я?
— А ты прекрасный отец, — я взъерошила его пшеничные волосы. Не такие пушисто-легкие, как у Матвея, жестче, чуть темнее, но видно, что одна масть. Один характер. — Ведь это ты сделал его таким, что мне стало с ним легко. Три года назад он ненавидел тебя, а сегодня пришел просить нас помириться.
— Ах, он за этим пришел… — Илья рассмеялся. — Вот паршивец.
— А ты думал?
— Сбежать из дома и спрятаться. Куда ему еще? Бабушка прямо сказала, что больше с ним возиться не будет. Когда он вывихнул ногу, то устроил им там всем безобразную сцену, что хочет ко мне. Она очень обиделась. Перед друзьями он выпендривается, никогда не покажет слабость.
Я смотрела на Соболева и не верила, что такой умный человек вот прямо сейчас словами через рот говорит, что его ребенок доверяет ему больше всех остальных взрослых, и сам этого не слышит.
— Эй… — я запустила пальцы в его волосы и слегка потянула, потормошила его. — Ты самый главный взрослый для него. Он тебя любит, он к тебе тянется. У тебя уже все получилось.
— Не знаю… — Илья прижимал меня к себе и впервые со школы я видела его таким уязвимым. Словно его наглость и уверенность тоже были защитной броней, подобной моему гламурному образу. А сейчас мы были как две улиточки без раковин. — Когда он ко мне попал, вообще никто не верил, что я справлюсь. Даже я сам. Хорошие отцы получаются из другого материала.
— Вот видишь, как вы все ошибались. Даже ты сам.
Я провела пальцами по его скулам, очертила линию бровей, нахмурилась, нащупав неровность на спинке носа.
— Ломали. Три раза. Отличный у нас хирург был, каждый раз собирал все лучше, — Илья улыбнулся, и я продолжила путь кончиками пальцев, повторяя контуры этой улыбки.
— Что тяжелее — ребенок или армия?
— Ребенок, — ответил он, не задумываясь. — Армия однажды кончается. Любой кошмар становится предсказуемым, даже скучным. Ребенок — никогда. Это пожизненные сюрпризы, седые волосы и сожженные нервы.
— Ты светленький, у тебя седину еще долго не будет видно, — утешила я его.
— А нервы откуда брать? Я за последние три года приобрел славу начальника-тирана. Не на Матвее же срываться…
Я промолчала. Отвернулась, чтобы не было видно разом выступившие слезы.
Не на Матвее. Зато на мне можно.
— Рит… — он как-то почувствовал мое изменившееся настроение. — Не плачь, пожалуйста, моя хорошая, только не плачь. Хочешь — ругайся на меня.
— Ты его правда любишь…
— И тебя люблю. Может быть, даже чуточку больше, только ему не говори.
— Тогда почему… — я всхлипнула, попытавшись остановить неумолимо льющиеся слезы, но почему-то стало еще хуже. — Почему ты унес Писклю? Почему ты не вернулся? Разве его бы ты бросил вот так?
— Хорошая моя… — Илья прижал меня к себе так крепко, словно пытался остановить этим поток слез, с которым я сама не справлялась. — Как мне загладить всю эту вину перед тобой?
— Не знаю… — мне очень хотелось его простить. Очень. Надо было только найти — как. — У меня снова такое ощущение, что моя любовь тебе не нужна. Так уже было, я привыкла, я знаю, как это… Просто больше не хочу — так.
— Нужна! — он прижался щекой к моей щеке, баюкая меня на руках. — Нужна, Рит. Больше всего на свете мне нужна твоя любовь. Просто так сложно было в это поверить. Что ты любишь меня просто так, ни за что. Незаслуженно.
— Дурак ты, Соболев… Как можно заслужить любовь?
— Не знаю, Рит… Я ничего об этом не знаю. Ты какое-то невероятное чудо, которое досталось мне непонятно за какие заслуги. Страшно представить, чем придется за это расплачиваться. Но мне вообще ничего не жалко. Кроме Мотьки. Пожалуйста, не уходи.
— Да куда я от тебя денусь…
Особенно теперь, когда запасы моей любви к нему, незаметно копившиеся много-много лет, вдруг оказались нужны.
— Я сделаю все, чтобы ты больше никогда не плакала. Если я сумел измениться ради Матвея, я сумею и ради тебя. Ты стоишь этого, по-настоящему стоишь.
Говорят, только первая любовь бывает настолько сильной. Еще говорят, что она такой только кажется — просто потому, что у нас нет иного опыта.
Но это неправда. У меня был опыт.
Я влюблялась и засматривалась на однокурсников. Я любила мужа. Я очаровывалась другими мужчинами даже потом, когда он разбил мне сердце.
Но только сейчас мне кажется, что это все было бледными тенями того настоящего, что я ощутила впервые в четырнадцать лет. Того, что вдруг воскресло сейчас, когда мне намного-намного больше. Такое же яркое, наполняющее всю жизнь ослепляющей радостью, а кровь — искристыми пузырьками.
Никому об этом не расскажу. Зачем зря расстраивать людей? Пусть она будет только моей — моя первая и настоящая любовь.
**********
Чай пришлось заваривать заново. Илья не хотел отпускать мою ладонь, словно боялся, что я захохочу и, крикнув: «Обманула дурака!» вылечу в окно на метле.
И Матвея прихвачу. Из таких мальчиков и получаются Кощеи Бессмертные, я точно знаю.
Я поставила на стол еще две чашки, на этот раз с нормальным черным чаем. Говорила же, что успокоительный не поможет.
За окном взрывались петарды, часы бежали вперед неумолимо, но мне нужно было еще немного времени, чтобы успокоиться.
— Как у тебя получилось подружиться с Мотькой? От ненависти до любви и вот это все?
Илья кинул на меня укоризненный взгляд.
— Что? — удивилась я. — Ты же планируешь изменяться и добиваться. Я должна знать, что меня ждет.
— Ну, для начала я чуть не свихнулся.
— Почему «чуть»? — я быстро закрыла рот руками. — Молчу-молчу.
— Иди-ка сюда… — он снова сгреб меня в объятия и устроил у себя на коленях. Так было неудобнее, но намного приятнее. — Будешь получать наказание за каждый ядовитый комментарий.
И он лизнул меня в шею и слегка прикусил мочку уха.
— Я не поняла — ты запрещаешь или поощряешь? Какие-то противоречивые сигналы… — пробормотала я, плавясь от нежности.
— Запутываю и лишаю воли к сопротивлнию.
— Ты не отвлекайся. Сошел с ума, ладно. А дальше-то что?
— А дальше стало понятно, что надо что-то с Матвеем делать, обратно уже поздно засовывать. Отчиму и своего одного по горло было. Куда ж его девать?
— Тот самый момент, когда ты вспомнил обо мне, да?
— А вот и нет, — он нахально улыбнулся.
— Что-о-о?! — возмутилась я.
— О тебе потом. Сначала хотел куда-нибудь сплавить, но совесть не дала. Потом дико злился: на себя, на Мотьку, на Варю — что не сказала с самого начала, что не сказала потом, что посмела умереть. Потом уговаривал себя, что это всего на восемь лет. Стукнет восемнадцать — пусть катится, куда хочет. Потом мне казалось, что я никогда не справлюсь. С моим тогдашним образом жизни это было совершенно невозможно.
— Расскажешь мне потом про те веселые деньки, — заметила я, пытаясь дотянуться с его коленей до своей чашки чая. Чуть не упала — он подхватил меня в последний момент и придвинул поближе свою.
— Вряд ли… — покачал головой. — Ты не хочешь этого знать.
— Хочу! — упрямо сказала я. — Ты очень увлеченно извиняешься, мне понравилось.
