И после этого… ничего.
Следующее, что она помнила, было пробуждение в больнице в Астории. Первого, кого она увидела, была ее двоюродная бабушка Фрэнки. Это была высокая худая женщина с длинными седыми волосами, собранными в пучок. Ее темные глаза чем-то напомнили Эллисон ее маму. Эллисон она сразу понравилась.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Эллисон после того, как ее тетя Фрэнки представилась.
Тетя Фрэнки ответила очень просто.
— Моя маленькая девочка, я увожу тебя отсюда к чертовой матери.
****
Эллисон свернула на длинную подъездную дорожку к дому, припарковалась и вошла внутрь. Она шла тихо, не желая привлекать к себе внимание. Она не знала, где были Дикон и Тора, но заметила Роланда, стоящего на палубе и смотрящего на воду. Молится? Может быть. Она хотела поговорить с ним больше всего на свете, но пока не могла доверять себе. Или ему.
Она поднялась на третий этаж. Часть ее хотела встретиться с доктором Капелло, но она не знала, что ему сказать. Прежде всего, ей нужны были доказательства. Ей нужны были доказательства, что то, что она помнила, было правдой.
У двери в спальню доктора Капелло она остановилась и прислушалась. Эллисон ничего не слышала. Она заглянула внутрь и увидела, что в комнате темно. Должно быть, он крепко спит. Было уже поздно, одиннадцать, но Эллисон знала, что долго не сможет заснуть.
Она подошла к двери, ведущей на чердак. Та была не заперта. Она включила свет и стала подниматься по деревянной лестнице так медленно, как только могла. Она не хотела, чтобы случайный скрип оповестил весь дом о том, где она и чем занимается. Она смогла подняться без единого звука, не считая собственного неглубокого, прерывистого дыхания.
Эллисон знала, что ищет, и даже имела хорошее представление, где это найти. Она подошла к южной стене, к ряду витрин, где доктор Капелло хранил свою коллекцию. Она стянула одну белую простыню и заглянула за стеклянную дверь. Она увидела костяные сверла и разнообразные скальпели с рукоятками из слоновой кости, металлические расширители для рта, медный шприц и катетер из чистого серебра. Но не то, что она искала. Она опустила вторую белую простыню со второй стеклянной витрины и обыскала ее сверху донизу. Опять ничего. Эллисон начинала паниковать. В любую секунду Роланд мог прийти к ней и спросить, что она делает и зачем, но у нее не было подходящего ответа. Она сняла простыню с третьей и последней витрины и просмотрела все содержимое.
Ничего.
Она встала и прислонилась головой к крышке ящика. Он должен быть здесь. Должен быть.
— Где ты, черт возьми? — спросила она у себя.
— Скажи мне, что ты ищешь, — сказал доктор Капелло, — и я скажу тебе, где это найти.
Глава 25
Эллисон обернулась и увидела доктора Капелло в синем халате, стоящего на верхней ступеньке лестницы.
— Мне звонили из «Фэрвуда», — сказал доктор Капелло в ответ на ее молчание. — Они сказали, что кто-то приезжал сегодня к Антонио. Я знал, что это должна быть ты. Должно быть, ты очень огорчена.
— Они звонили тебе?
— Я просил их об этом, — сказал он. — Мне нравится знать, что происходит с бедным мальчиком. Майкл сказал, что у Тони случился приступ, пока ты была там.
— Да, — ответила она. — Это было… ужасно.
— Этому ребенку c рождения раздали не те карты, — сказал доктор Капелло. — Боюсь, я не мог поменять их.
— Ты играешь не в карты, — сказала Эллисон. — Ты играешь с детьми и их жизнями.
— Это была не игра, куколка. Это была моя работа.
Теперь настала очередь Эллисон задать вопрос, ради которого она сюда вернулась.
— Что ты сделал со своими детьми?
Доктор Капелло не ответил. Он прошаркал по полу к стулу и сел на него, твердый и тяжелый. Он выглядел больным и усталым. Он выглядел точно так же, каким и был — умирающим. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы отдышаться, а затем он заговорил.
— Была одна девушка, — начал доктор Капелло. — Француженка. Мы изучали ее в медицинской школе. У нее была эпилепсия. Никакие лекарства не могли заглушить ее приступы, никакое лечение не могло успокоить ее страдания. Изо дня в день она страдала без надежды. И тогда хирург предложил довольно радикальное лечение. Ее приступы происходили в гиппокампе. Возможно, если он его уберет, это положит конец ее приступам. Конечно, эта операция была большим риском. Гиппокамп также является местом, которое отвечает за сопереживание, торможение и память. Нельзя просто вырезать что-то подобное из чьего-то мозга без последствий. Но девушка была в отчаянии. Либо это, либо смерть от припадка. Они провели операцию. Она выжила. Все затаили дыхание, чтобы увидеть, каким человеком она станет, когда орган, отвечающий за сочувствие, будет вырезан из ее мозга. Станет ли она зомби? Психопаткой? Неужели все было напрасно? А потом случилось самое замечательное.
— Что? — спросила Эллисон, невольно втянувшись в рассказ.
— У нее прекратились приступы. То, чего и ждали. Но чего они не ожидали, так это того, что у нее развилась гиперэмпатия.
— Гиперэмпатия?
— Да, это состояние, при котором человек отождествляет себя с чувствами другого человека. Гиперэмпаты настолько чувствительны к настроениям и чувствам других людей, что могут казаться почти экстрасенсами. Видишь ли, все дело в мозге. Мы называем это нейропластичностью. Это громкое слово означает, что мозг обладает необычайной способностью к самовосстановлению. Особенно у детей. Целые полушария мозга могут быть удалены, и люди могут не только выжить, но и процветать, поскольку оставшееся полушарие мозга быстро берет на себя работу потерянного полушария. Боже мой, Эллисон, видеть что-то подобное — словно волшебство. Не нужна луна. Не нужен океан. Не нужен космос пространство, я этого не хочу. Настоящая неоткрытая страна — это мозг.
— И ты его исследовал, — сказала она.
— Действительно, я это делал. Вдохновение — вещь поистине ужасающая. Ударяет в тебя, словно молния и ты уже никогда не будешь прежним. Тридцать лет назад я прочитал исследование о француженке, и у меня появилась идея, что вот оно, то самое лекарство, которого ждал мир. Общий знаменатель всех психопатов — отсутствие эмпатии. И вдруг есть способ ее вызвать, даже чрезмерное сочувствие, в человеческом мозгу. Удалите часть гиппокампа. Это шокирует мозг, заставляя его перестроиться. Благодаря Финнеасу Гейджу мы уже знали, что, повредив мозг, можно повредить и личность. Что ж, получается, вылепляя мозг, можно вылепить личность. Как Дикон делает скульптуры из стекла, так и я работаю с мозгом. Скульптор. Доктор Джарвик создавал искусственные сердца. Я же вылепляю искусственные души.
— Это звучит безумно, знаешь ли, — сказала Эллисон. Он с отвращением махнул рукой.
— Разве не звучит безумно — сломать ребенку челюсть? Звучит ужасно. Но мы делаем это постоянно. Если ребенок рождается с неправильным прикусом, нужно сломать челюсть, вправить ее и дождаться, когда кости срастутся. Вот и все, что я делал. Я ломал мозг, перенастраивал его и ждал заживления. И я не первый, кто так поступал, малышка. Это называется психохирургией, и эта наука существует уже несколько десятилетий. В 1970-х годах в Японии была усовершенствована процедура лечения агрессии. Вырезать часть мозжечковой миндалины — место агрессии — и жестокие люди станут менее жестокими. Моя же процедура — просто шаг вперед. Или два.
— Или три? — спросила Эллисон.
— Или три, — сказал он.
— Что ты сделал с этими детьми? — снова спросила она.
— Я назвал его «Проект Рэгдолл». Маленькая шутка. Моя мать держала рэгдоллов до самой смерти. Лучшие кошки на свете.
— Потому что они настолько ручные, что не могут даже защитить себя?
— А что плохого в том, чтобы быть ручным?
— Но ведь именно это ты и сделал, не так ли? Приручил жестоких детей?
— Не жестоких детей. А детей-психопатов, — сказал доктор Капелло. — Я нашел детей, которые подходят по этим критериям. Я их прооперировал. Конец.
