Он уже собирался покинуть кабинет, как майор его окликнул:
— А тебе-то что с этого дела? Сам только что сказал, начальники всякие звонят, требуют отпустить.
— Ну надо же показать общественности, что перед законом все равны. Имидж полиции надо поднимать. А то коррупция, видите ли, взятки. Богачей отмываем, а бедняков садим. А тут эта баба подвернулась. Миллионерша, как-никак.
— И похер что невиновная?
Тот лишь усмехнулся и, ничего не ответив, вышел из кабинета, оставив майора в одиночку принимать решение по поводу судьбы Нелли Долматовой. Уже в который раз в его руках находилась жизнь невинного человека, которого по всем неписанным правилам полицейского менталитета необходимо было сажать на долгий срок. И дело было вовсе не в злом умысле, или чьём-то желании. Дело было в том, что не представь он её в качестве главного подозреваемого, то у него появится висяк, который долго будет мозолить глаза руководству. И премия пролетит мимо кармана, и по шапке не погладят.
Он тысячу раз принимал подобные решения, сажая в тюрьму неприглядный контингент. Со временем его даже перестали терзать угрызения совести, мучившие каждого полицейского в самом начале службы. Но одно дело, когда шьёшь дело на очередного рецидивиста, а другое, когда пытаешь засадить человека, явно того не заслуживающего. И тут возникал конфликт интересов, который всякий раз приходилось разрешать. Пойди он в этот раз на сделку с совестью, и невиновная женщина могла оказаться в местах не столь отдалённых на ближайший десяток лет. Отпусти её, и он надолго зависнет в этом кабинете при той же должности и старых погонах, в то время как его сослуживцы уже давно выбили себе самые тёплые места в отделении. Снова перед ним стояла сомнительная задача, которую рано или поздно пришлось бы решать.
***
Две недели в камере временного содержания казались вечностью, по сравнению с обыденными буднями свободного человека. Первые дни она не могла ни спать, ни есть, ни общаться с сокамерницами, пребывая в непрерывном шоковом состоянии. И только теперь по прошествии нескольких дней она потихоньку стала свыкаться со своей судьбой, уготовившей ей такой неожиданный крен. Как жесток мир, в котором она жила. Жесток до невозможности. В голове не укладывалось как можно было посадить за решётку невиновного человека, причём на раз-два, схватив её на ровном месте. И вроде бы ничего не предвещало беды.
Весть о гибели брата она восприняла не сразу, а когда до неё дошло что с ним произошло, то всё равно не могла понять при чём тут она. Да, виделись. Да, общались. Имели полное право. Во всяком случае они были родными людьми, а родные часто проводят время вместе. Откуда в голове у следователя родилась версия о её причастности к убийству, она долго не понимала, пока адвокат, нанятый Иваном, не рассказал ей о найденном на месте преступления ноже. Именно тот самый нож, которым она угрожала Михаилу, был выброшен ею в парке. Тогда откуда же он мог взяться? Скорее всего, Вадим был убит похожим ножом, иначе это просто невозможно было объяснить. Раз так, то скоро следствие во всём разберётся и её отпустят к семье. Надо было просто немного подождать.
Однако, чем больше она общалась с майором, расследующим это дело, тем больше убеждалась в том, что тот явно нацелился спустить всех собак на неё, обвинив в убийстве собственного брата. К таким выводам она приходила всякий раз после допросов, проходивших на повышенных тонах. Адвокат не всегда присутствовал при них, а когда присутствовал, то давление заметно снижалось. От следователя исходили одни и те же вопросы, только в разных формулировках. Вероятно, таким образом он хотел загнать её в угол, надеясь, что где-нибудь она точно проговорится. Но Нелли не в чем было признаваться, что только злило рьяного майора, и тогда он, иногда, позволял себе устраивать допросы в очень позднее время, явно рассчитывая на т о, что она не выдержит и всё же даст признательные показания.
Постепенно сумбур в голове начинал рассеиваться. До Нелли начинало доходить, что скорей всего на свободу она уже не выйдет. Рассказы сокамерниц, уже бывавших в подобных ситуациях, настраивали на долгую судебную тяжбу. Руководствуясь собственным опытом, они предрекали ей долгую отсидку. Нет, не из злобы или личной неприязни. С этим в камере как раз было всё хорошо. Просто они слишком хорошо знали методы, которыми пользовались отдельные следаки, и если им по-настоящему нужно было кого-то надолго засадить, то они почти всегда добивались своего. Это самое «почти» и было единственным лучиком надежды на справедливость, улетучивающимся с каждым прожитым в застенках следственного изолятора днём.
В камере было сыро и одновременно душно. Восемь коек на восьмерых. Размер помещения три на пять метров. Это ещё нормально. Говорят, тут были камеры настолько малые, что в них приходилось спать по очереди. Жуткое место. Все семь женщин, соседствующих с ней, были матёрыми рецидивистками, но с вполне человеческими историями. Никто из них на неё не наезжал. Никто не быковал и не пытался обидеть. То ли это из-за того, что она уже успела стать большой знаменитостью после выхода программы Пилатова, то ли по какой-то другой причине она не знала. Все пытались ей как-то помочь, кто словом, кто делом, за что она была им искренне благодарна.
Ровно четырнадцать дней она привыкала к новой жизни, что так внезапно свалилась на её плечи. Ровно четырнадцать ночей она проплакала в подушку, чтобы соседки по камере не смогли это увидеть, хотя они, конечно же, видели всё, что с ней творилось. Две недели ужаса, к которому уже начинала привыкать, смирившись со злой судьбой, не допустившей ей родиться под счастливой звездой. Теперь она отчётливо видела свой конец. Чаще чем мысли о детях её навещали мысли о самоубийстве. Такой исход с каждым прожитым в заключении днём казался ей всё более логичным.
Но почему-то в последний день за ней никто не приходил. Странно, ведь время для допросов уже давно наступило. Она сидела на койке, обернувшись в одеяло, и просто смотрела на дверь в ожидании прихода надсмотрщика. Пустой взгляд без интереса рассматривал металлический каркас двери, изучая на ней все выемки и царапины. Блеклость этого места заставляя обращать внимание на те мелочи, на которые при обычной жизни человек ни за что бы не посмотрел. А тут всё имело значение. Вот и сейчас она размышляла над тем, что если бы дверь освежили новой краской, то камера смотрелась бы гораздо лучше. А так старая покорёженная дверь всё портила. И это не единственное, что бы она поменяла, будь у неё такие возможности. Сделай тут минимальный косметический ремонт, и сразу же дышать стало бы легче. Но кому всё это нужно?
А ведь действительно, она уже несколько часов как должна была быть на допросе. Что пошло не так? Неужели про неё забыли? Или следак просто-напросто издевался, задумав помучить её, оттянув допрос до более позднего времени? К чёрту гадать! Всё равно она не в силах ни на что повлиять. Она тут вещь, которую изолировали по какой-то неведомой причине. Вещь, которую никто не хочет слушать. С ней только играют, а затем возвращают на место.
Наконец дверной замок пришёл в движение.
— Явился — не запылился. Лёгок на помине, — недовольно ляпнула одна из женщин, сидевших за столом.
— Не спешили они забирать тебя на муки, — заметила другая, обращаясь к Нелли.
Дверь со скрежетом отворилась. В проёме появилась голова молодого надсмотрщика.
— Долматова, на выход! — грубо рявкнул он.
Ну вот и снова началось её мучение. Нелли отбросила в сторону одеяло и неторопливо поднялась с койки.
— А чё, милок, может зайдёшь уже как-нить на чаёк, а? — криво улыбнулась первая, ехидно глядя на молодого мужчину. — А то ходишь весь такой угрюмый, будто жена ночью не даёт. Если чё, мы это дело быстро поправим.
Все бабы мигом разразились громким смехом, смутив незадачливого парня. Тот вмиг покраснел и со злобой посмотрел на Нелли, которая вяло шла ему навстречу.
— Шевелись давай! Чего топчешься? — ещё более злобно процедил он.
