class="p1">— Я столько лет ждал этого дня! — усмехается Турчин. — Вы ж не в курсе, да? Один под психа косил, у второй провалы в памяти! А меня каждый год из школ нормальных отчисляли, дружить со мной запрещали, пальцем тыкали все, кому не лень! Пока вы тут летом прохлаждались, меня в трудовой лагерь ссылали. Да даже сейчас со мной, как с шавкой, обращаются: не дай бог, я потревожу своим присутствием хрупкую психику Герочки!
— Ну каково вам на моём месте, ребятки? — Турчин нарочно раскачивает пирс. — Круто, правда?
Мотаю головой, съёживаясь от страха: ещё немного, и мы все дружно пойдём ко дну!
— Прости, — произношу трясущемся голосом и чувствую, что на сей раз Турчин меня слышит. Краем глаза кошусь в сторону Геры. Вижу, как ему плохо, как адская боль сводит судорогами тело, но Савицкий продолжает держаться.
— Да чёрт с вами, с обоими! — Турчин подтягивает меня за узел на свитере на безопасное расстояние от края и отпускает. — Я не хочу быть, как вы! Идите ко всем чертям со своей ложью и придуманной любовью!
Тяжело дыша, Турчин прикрывает глаза и, наклонившись вперёд, упирается ладонями в бёдра. А я спешу воспользоваться случаем и проскользнуть мимо Арика к Савицкому, но неведомая сила дёргает меня возразить: — Она не придуманная, Ар! Больная, сумасшедшая, слепая, но не придуманная!
— Сама-то себе веришь? — хмыкает Турчин и неловко оборачивается в мою сторону, ненароком задевая плечом моё всё ещё стреноженное тело.
— Тася! — горланят парни в унисон, пока по хлипким дощечкам старого пирса меня заносит в сторону.
— Тася! — звенит в ушах, пока ребята дружно срываются с места.
— Тася! — доносится обречённое, прежде чем моего тела касается холодная озёрная вода.
Я никогда не думала о смерти. Мне казалось, она где-то там, далеко. Не со мной, с другими. Но сейчас, падая в проклятое озеро, я смотрю ей прямо в глаза. Но, наверно, я, и правда, сумасшедшая, раз даже в эту минуту продолжаю думать о Гере. Выхватываю глазами его обезумевший взгляд. Я уже видела его в свои шесть. Губами шепчу «люблю», а потом позволяю глубине поглотить меня без остатка.
Конец ноября
Кабинет психолога
— Господи, как страшно! — вскрикивает Татьяна Ивановна, хватаясь за сердце.
— Нет! — отрешённо выныриваю из своих воспоминаний. — В тот момент мне было не страшно! Самое ужасное произошло чуть позже, когда языками пламени в мои лёгкие снова начал поступать кислород.
— Тася! — тянет женщина, на какой-то миг позабыв, что она просто врач и не более того. В её глазах блестят слёзы, а подёрнутый морщинками подбородок заметно дрожит.
— Гера не стал меня спасать, — пожимаю плечами. — Он просто ушёл. В воду за мной прыгнул Ар. Он же вытащил меня на берег и привёл в чувство. Теперь вы понимаете, что всё, абсолютно всё, было зря?
Мы смотрим на мир со своей колокольни.
А ты заберись на мою!
— Тася, где твоя шапка! — сокрушается папа, когда я выбегаю из клиники.
Мои долгие беседы с Татьяной Ивановной не стали панацеей от разбитого сердца. И всё же после каждого сеанса дышать становится ощутимо легче.
— Ой, кажется, забыла в кабинете! — Хочу вернуться, но папа удерживает за руку.
— Завтра забегу — заберу, Тась! А то автобус уйдёт! Вы и так что-то долго сегодня! — Заметно прихрамывая, старик тащит меня к остановке. — Капюшон надень! Не май месяц!
— Ты сегодня какой-то взъерошенный! — подмечаю с улыбкой, ступая по хрустящему под ногами снежку, и не могу отвести от отца взгляд. Любовь к нему — единственная константа во всей этой сумасшедшей истории.
— Тебе показалось. — Папа вдруг замирает и крепко сжимает губы в узкую линию, словно с трудом сдерживается, чтобы не заплакать.
— Па, ты чего? — непонимающе хмурюсь. — Болит что-то?
— Таська, ты улыбнулась! — бормочет отец, а у самого, и правда, глаза на мокром месте. — Я так скучал по твоей улыбке!
— Прости. — Только сейчас я начинаю понимать, как непросто дались эти месяцы моему старику, и тут же обнимаю его покрепче. — Я обещаю улыбаться почаще!
Подпрыгивая на каждой кочке, старенький «пазик» через весь город неспешно везёт нас к дому. Горячим воздухом из радиатора согреваем озябшие пальцы, на замёрзшем стекле играем в крестики-нолики. А ближе к семи возвращаемся домой. Наша квартира — скромная и по меркам того же Мещерякова очень бедная, но я не знаю другого настолько родного и любимого места.
В маленькой прихожей снимаем обувь, толкаясь, вешаем в шкаф верхнюю одежду, а потом дружно идём на кухню. Пока папа моет руки, я озадаченно изучаю содержимое холодильника.
— Может, пельмени сварим? — рассуждаю вслух. — Или картошки пожарим? Выбирай!
— А давай пиццу закажем. — Папа садится на табурет и, опершись подбородком на сцепленные в замок ладони, выжидающе смотрит на меня.
— А что за праздник? — Не замечаю, как снова улыбаюсь.
— Просто так! — пожимает плечами отец. — Что, нам повод нужен?
И я соглашаюсь. Пока ждём доставку, папа моет посуду, оставшуюся ещё с обеда, а я, переодевшись в бесформенную футболку и потёртые шорты, беру в руки пылесос. Он уже старенький и гудит, как паровоз. Наверно, поэтому не с первого раза слышу звонок в дверь. Выдернув вилку из розетки и схватив отложенные на пиццу деньги, кричу отцу, что привезли ужин, и спешу к двери. Правда, за ней встречаю не милого доставщика еды, а парня, которого надеялась навсегда вычеркнуть из своей жизни. Однажды я Турчина уже забыла, кто его знает, вдруг повезёт ещё раз?
— Привет! — неловко мнётся на лестничной клетке Ар.
В своём кашемировом пальто и до блеска начищенных ботинках парень смотрится нелепо в нашем обшарпанном подъезде, а потому губ снова касается невольная улыбка.
— Привет! — Получается глухо и несмело.
— Я войду? — зачем-то спрашивает Турчин уже после того, как протекает мимо меня в прихожую.
— Я уже и забыла, какой ты наглый! — тихо ворчу сама себе под нос.
— Добрый вечер, Сергей Анатольевич! — голосит Ар с порога, как у себя дома.
Турчин лишь однажды пересекался с моим стариком в особняке Вадима, но
