– Слушай, тебе нравится здесь? – прокричал Влади ей в самое ухо, стараясь переорать неизвестную Черепашке певицу с красно-синим гребнем на голове.
– Не очень! – честно прокричала она в ответ.
– Тогда подожди тут секунду, я сейчас, – сказал он и куда-то исчез.
Вернулся Влади минуты через три.
– Все, пойдем отсюда! – Он неожиданно твердо, но в то же время как-то удивительно бережно взял ее за руку и повел через все нараставшую толпу людей. Влади отпустил Люсину руку, только когда они спустились в холл. Там ребята наспех оделись и выскочили на улицу.
– А куда мы идем? – спросила Люся, на ходу застегивая куртку.
– Да куда хочешь! – ответил он, весело улыбнувшись.
– Как это? – окончательно растерялась Черепашка. – Тебе же сейчас выступать?!
– Ну и что? – Влади нарочито удивленно расширил глаза.
Конечно, Люся понимала, что сейчас он просто разыгрывает маленькую роль. Естественно, ему было понятно ее удивление, но он как можно дольше хотел сохранить интригу.
– Ну, правда. Ты что, уйдешь с концерта? – продолжала допытывать она.
– Ну, да! – ответил он так, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся.
– Но почему? – Люся отчаянно пыталась во всем разобраться.
– Ну, во-первых, тебе там не нравится, во-вторых, мне там не нравится, в-третьих, отвратный звук, в-четвертых, ребята не хотят играть. – Он загнул четыре пальца на левой руке.
К этому времени они уже подошли к станции метро.
– Ну так куда теперь? – Влади внимательно посмотрел на Люсю.
– Не знаю…
Ей еще о стольком хотелось спросить у Влади: предупредил ли он администрацию клуба, не случится ли ничего плохого из-за того, что они откажутся играть… Но девушка решила не донимать своего спутника вопросами.
«Это же, в конце концов, не сольный концерт, на сборных всегда кто-нибудь в последнюю минуту отказывается», – разъяснила Люся сама себе.
– Ну, тогда поехали на Чистые пруды, – предложил Влади.
– Поехали.
«Все лучше, чем фигню всякую слушать…» – рассудила Люся.
Они сидели вдвоем на влажной от недавно растаявшего снега лавочке. Было уже темно, и луна отражалась в спокойной глади воды. Людей почти не было. Они сидели совсем рядом, слегка соприкасаясь рукавами курток.
– А ты когда-нибудь была в Ростове? – спросил Влади, не отрывая взгляда от воды.
– Да, – ответила Черепашка. – Правда, я тогда была совсем маленькая и ничего не запомнила. А вообще у меня в Таганроге родственник живет, но я там тоже была всего один раз… – Она на секунду запнулась. – И больше не хочу.
– Почему? – вопросительно и даже с некой укоризной посмотрел на нее Влади.
– Да нет, это не связано с самим городом, – заметила Люся его напряжение.
– А с чем же тогда?.. С дядей?! – усмехнулся он.
– Ну да… – совершенно серьезно ответила Люся. – С дядей.
– Он что, такой сволочной, что не давал жизни? – не унимался Влади.
– Да не в этом дело. – Черепашка тяжело вздохнула. Она поняла, что, пока не расскажет всю историю, случившуюся с ней и с ее дядей в прекрасном городе Таганроге, Влади от нее не отстанет. Задела она, видно, его патриотические чувства. – Ну просто… В общем, когда я училась в первом классе, мы с мамой поехали к нему на осенние каникулы. Ну вот, приехали мы, и мама с дядей пошли поговорить, чаю попить, а я осталась в саду одна (а у него частный дом). Там красота такая у него – прямо грядочка к грядочке… А я до этого вообще в огородах не была никогда…
– Ну, понятно… и ты всю красоту эту потоптала, – перебил Люсю Влади.
– Да что ж это я, по-твоему, вандал какой-нибудь, что ли? – Она возмущенно вскинула брови. – Нет, я как раз наоборот… Ты слушай, а то я вообще не буду рассказывать, – с наигранным негодованием и упреком посмотрела на него Черепашка.
– Да ладно, я не буду больше… рассказывай.
– Ну ладно, – смягчилась Люся. – Ну и вот… Осталась я там одна, смотрю, трава какая-то растет, и вот не приглянулась она мне. – Люся как бы в порыве отчаяния ударила рукой по ноге. – Листья какие-то широкие, на подорожник похожие. Ну я и подумала, что это сорняк и что, наверное, дядя забыл или не успел от него избавиться, и решила помочь ему. Сначала хотела вырвать эту траву из земли и выкинуть, а потом решила, что просто подстригу ее, чтобы она хотя бы чуть-чуть покрасивей выглядела… Ты понимаешь, я-то на самом деле помочь хотела. – Она взглянула в глаза Влади, ища понимания и поддержки. И то и другое в его глазах было. И в глазах, и в улыбке – очень доброй, без всякой усмешки. – Ну, нашла я, значит, ножницы, – продолжала Черепашка, – и старательно, на совесть, начала подравнивать эти листочки. Достригла я, короче, грядку до половины, и тут выходит родственник. Подбежал он ко мне и как начал орать! Аж за калиткой люди на него оборачивались: «Ешь теперь весь! На что он мне такой? Кто его теперь купит?! Весь щавель мне попортила!» И лицом меня прямо в этот щавель тычет и приговаривает: «Ешь! Ешь! И чтобы ни листочка не осталось, если ты такая дура!» Ну я и начала его есть, рыдая, глотая слезы вместе с этим щавелем дурацким. А он кислый жутко! – Тут Черепашка передернула плечами и снова посмотрела на Влади. Он понимающе качнул головой. – А грядка огромная… Я ползаю на четвереньках и все ем его, ем, а меня тошнит уже. Мама подбегает и просит, просто умоляет меня остановиться, а я плачу, давлюсь, но продолжаю жевать. Потом и родственник говорит: «Люсенька, да Аллах с ним, с этим щавелем. Я уже не сержусь на тебя». А я все равно ем. И мне казалось тогда – я точно помню, – что это мне такой сон жуткий снится. А раз сон, думаю, то ничего плохого со мной случиться не должно. И, представляешь, доела все до последнего листика. Потом мне плохо стало. «Скорую» вызывали. А как только я поправилась, мама меня отвезла в Москву, и больше я никогда у этого родственника не была… И до сих пор от одного только запаха щавелевого супа меня тошнит. Даже когда мы идем с мамой по рынку, я отворачиваюсь, если вижу его… И ни в Ростов, ни в Таганрог я больше не приезжала, – вздохнула, заканчивая свой рассказ, Черепашка.
Они молчали, любуясь отражением луны в пруду. Было тихо и хорошо… Влади первым нарушил тишину.
– А у меня тоже была похожая чем-то история. Только мы с мамой, наоборот, в Москву из Ростова приехали… Тогда мне было лет семь, а потом я еще долго в столицу не наведывался.
– Почему? Город не понравился или тоже щавеля объелся? – улыбнулась Люся.
– Да нет, город понравился… – пожал плечами Влади. – Ну в общем… мои родители развелись, когда мне было пять лет. У мамы потом было еще несколько мужей, но все были в Ростове, а тут в один прекрасный день она сообщила мне, что мы едем в Москву. Ну и поехали. Жили вместе с этим Петей, я пошел в московскую школу. В принципе все было хорошо, да и к Пете я уже привык как-то. Вот. Но случилась такая история. Я посмотрел мультфильм. Ну… – Влади наморщил лоб. – Короче, не важно. Не помню, как он называется, да и сюжета уже не помню. Но фишка была в том, что главный персонаж – палач – всем, кто попадался ему на пути, рубил головы. – Влади провел ребром ладони по своей шее. – И все эти срубленные головы носил потом всю дорогу в мешке, за спиной. А когда этот палач приходил к кому-нибудь, то всегда говорил одно и то же страшным таким, хриплым голосом: «Я палач». А никто его и не спрашивал, кто он такой. И хотя сам мультфильм был глупым, мне очень понравилась эта манера палача, и я придумал игру. Суть была вот в чем: я подходил к маме и Пете каждый вечер и изображал, что у меня за спиной очень тяжелый мешок, набитый головами. Я кряхтел, сгибаясь под тяжестью этого воображаемого мешка. И, увидев меня, мама и Петя должны были по очереди спрашивать: «Ты кто?» – а я отвечал каждый раз: «Я – палач!»
