Но, так, как свою квартиру я сдавала, приезжая в Москву, мне приходилось либо останавливаться в гостинице, что, между прочим, было предпочтительнее, либо в доме отца. Раньше было проще отговориться, найти какие-нибудь причины для того, чтобы уехать ночевать в гостиницу. Не знаю почему, но в доме отца я чувствовала себя до ужаса неуютно. Скованно, будто за мной без конца наблюдали. Но пару лет назад бабушка, решив, что ей уже не по возрасту жить одной в просторной московской квартире, также переехала в дом отца. И с того момента ни о какой гостинице речи идти уже не могло. В каждый мой приезд мне выделяли гостевую комнату, и ежедневно все собирались к ужину за большим столом. «Играли в семью». Тяжкое это было бремя, надо сказать. Но бабушка считала, что делает для всех нас благое дело.
– Когда меня не будет, – любила ворчать она, – вы и не вспомните о том, что вы семья. Пытаюсь вам вбить это в голову уже сейчас.
От таких разговоров атмосфера и вовсе накалялась, становилось ещё тягостнее, но все продолжали старательно улыбаться друг другу.
Так что, и в этот раз мне предстояло провести несколько дней в загородном доме отца. И, насколько понимаю, вся семья должна была собраться под крышей его дома. В другие моменты меня не приглашали, очень редко. Как только Родион и Альбина вместе оказывались свободны от съемок, а случалось это не так часто, бабушка тут же торопилась собрать всех, чтобы напомнить важность семейного единства. А в этот раз ещё семейный выход в свет предстоял. Было от чего загрустить, по крайней мере, мне.
Моменты общения с журналистами я не любила. О том, что у Родиона Кауто есть ещё одна, причем, младшая дочь, всем было давно известно. Отец, по сути, моего существования никогда не скрывал, публично признал факт измены, и это его признание было ничем иным, как покаянием и раскаянием, правда, сильно смахивало игрой на публику. Понимаете, да? Мне, как и моей маме, радоваться от подобных заявлений не приходилось. Неприятно чувствовать себя ошибкой чьей-то бурной молодости. Даже если это всеми любимый актер, по которому мечтательно вздыхает половина женщин нашей страны. Они-то вздыхают, а нам с мамой с этим жить приходится, день за днем.
Признание талантливого актера обществом было принято благосклонно, его если и пожурили когда-то те же репортеры, выражающие общественное мнение, то быстро и дружно простили. Даже хвалебные оды в адрес отца стали слышны, мол, вот, не побоялся признаться, взять на себя ответственность, о ребенке внебрачном заботится. При этой мысли я неизменно усмехалась, не могла удержаться. Заботился обо мне папа всегда очень отчаянно. Шестнадцать лет мы с ним даже не встречались, но кого интересуют подобные подробности? Для всей страны Родион Кауто являл собой пример мужской порядочности и заботы о детях. Вот взять, к примеру, его старшую дочь Альбину, он так её любит и так заботится, с ранних лет она рядом с ним на съемках и репетициях… Меня же для примера никогда не брали.
Но говорить о моих претензиях и обидах на отца было непринято. Между прочим, большинству даже моих знакомых попросту не приходило в голову, что я из-за чего-то могу на него обижаться. И когда я в ответ на какое-то замечание или заявление могла позволить себе пренебрежительно фыркнуть или не согласиться, на меня смотрели, как на сумасшедшую. Будто каждый второй считал необходимым мне объяснить, что я не понимаю своего счастья. Я ведь дочь Родиона Кауто!
– Ты видела обложку журнала? Твоему отцу предложили сниматься в Голливуде!
Подумаешь… Предлагают ему много, но это совсем не означает, что он согласится или роль достойная. Но не буду же я это всем объяснять? Вот и получается, что для большинства, что обывателей, что светской московской тусовки, что для репортеров, я являю собой завистливую, неблагодарную дочь, которая совершенно не ценит того подарка, что сделала ей судьба. И того, что для неё делает благородный, известный отец. А уж Альбине я, без всяких сомнений, бесконечно завидую. Она забрала от отца все лучшие качества, таланты, да и с внешностью ей повезло, а я… я в провинции квартирами в старом фонде торгую. Оттого, наверное, такая злая.
Конечно же, на вокзале меня никто не встретил. Я и не ждала. Взяла такси, назвала адрес и стала смотреть в окно, мысленно настраивая себя на встречу с дорогими родственниками. А ещё вспоминала мамины слова о том, что неплохо было бы отойти, наконец, в сторону, и перестать маячить у репортеров на глазах. Моя физиономия на обложки журналов всё равно никогда не попадала. Семейные фотографии, уж не знаю, случайно или намеренно, отбирались таким образом, что меня на них не было. Где-то там, на развороте – да. И даже подписывали, что я дочь, и указывали моё имя. Думаю, что из-за фамилии. Но бабушка отчаянно хватала меня за руку и тащила на все громкие мероприятия, званые ужины в честь своего сына, и разные премии. Особенно, если дело касалось благотворительности. Зоя Аркадьевна совершенно не обращала внимания на то, что ни мне, ни большинству её домочадцев моё участие в происходящем не доставляет никакого удовольствия.
Вот, например, как вы думаете, что чувствует жена моего отца, принимая меня в своем доме? Каждая наша встреча – это напоминание для Елены об измене мужа. Не думаю, что моя мама была единственным его поворотом налево, скорее всего, влюбленностей у отца было безмерное количество, он до сих пор очень притягательный мужчина в полном расцвете сил. Но моя мама, как считала Елена, посмела влезть на её территорию, и даже не отца, а лично её оскорбить на весь белый свет. Своей беременностью, рождением ребенка, которого пришлось признать, которому пришлось платить алименты. Сами по себе алименты не были проблемой, а вот их наличие – было позором. С тех пор прошло много-много лет, возможно, с откровенной обидой Елена справиться или смириться смогла, а вот женское уязвленное самолюбие по-прежнему давало о себе знать. И ни о каких теплых, дружеских отношениях между нами речи не шло. Елена терпела меня в своём доме, рядом со своей семьей, опять же ради имиджа мужа. Улыбалась мне, обнимала, держала за локоть на различных мероприятиях, говорила в интервью, что считает меня если не второй дочкой, то близким человеком, но, на самом деле, ничего подобного между нами не было. Елена меня терпела, а я не спорила, понимала, насколько ей тяжело. Не знаю, как бы я вела себя на её месте. Её выдержке и терпению ещё можно позавидовать. Но что-то мне подсказывало, что, не стань в один день бабушки, моего присутствия в своём доме она больше не потерпит. Может быть, это и к лучшему. Может быть, в глубине души я этого и жду, как освобождения. Дай Бог, конечно, бабушке долгих лет жизни, но вся эта ситуация, благодаря, кстати, и её титаническим усилиям, порой кажется абсурдной. Зоя Аркадьевна всеми силами выставляет на передний план благородство души своего единственного сына, а всем остальным приходится принимать правила этой игры. Правда, не совсем понимаю, почему.
Почему, например, я поддаюсь? Почему соглашаюсь на чужие правила?
Почему я снова в Москве и еду на зов бабушки?
Почему самой себе не могу честно ответить, насколько для меня это важно?
Ещё на подъезде к дому отца, у меня на душе стало окончательно муторно. Автомобиль остановился, я смотрела на высокие, кованые ворота, на крышу дома над ними, и буквально собиралась с силами, чтобы выйти из машины и нажать кнопку домофона.
Меня и у дома никто не встретил. После моего звонка в домофон, тот пискнул, калитка открылась, я прошла, и направилась с дорожной сумкой к дверям дома. Ситуация была привычная, как однажды объяснила мне Елена, я же член семьи, и в особом приеме и участии не нуждаюсь. Должна чувствовать себя в своей тарелке при любом раскладе. Расклад только всегда был один и тот же. Но я старалась не обижаться. Понимала, что все мои обиды, что порой всё же просыпаются в моей душе, все они родом из детства. Никому я ничего предъявлять и высказывать не стану, со своими демонами мне предстоит бороться самой.
