Он сглотнул, его кадык подпрыгнул, затем он начал:
— Сэр, такова политика…
Я вмешалась в основном для того, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки, потому что знала, Тай Уокер будет повторять слово «наличные» до тех пор, пока нас отсюда не вышвырнут или портье не сдастся, а мне нужно было, во-первых, узнать, что, черт возьми, с ним такое и для чего он снял нам один номер, во-вторых, попытаться еще раз выяснить, что происходит и каково мое участие во всем этом, в-третьих, принять душ и, в-четвертых, выспаться в кровати или, еще лучше, купить купальник и выспаться у бассейна.
Покопавшись в кошельке, я сказала:
— Я дам вам свою кредитку. Вы можете вбить ее данные, но когда мы выпишемся, то заплатим наличными. Вы не против?
Облегченный взгляд портье скользнул по мне, и он кивнул.
— Сейф в номере, — заявил Уокер.
— Конечно, — пробормотал портье, склонив голову в сторону Уокера. — У нас все номера оборудованы сейфами. Мы вам его настроим.
Уокер полсекунды глядел на него, а потом осмотрелся вокруг.
Я протянула портье кредитку, заполнила регистрационную форму, забрала карточку обратно, и портье вручил Уокеру маленький конверт с ключ-картами, благоразумно не заметив, что на моей кредитке значилось «Алекса Берри», а не «Алекса Уокер». Пока я заполняла форму, и портье вносил данные, я старалась не думать, где Тай Уокер возьмет наличные, чтобы заплатить за шикарный номер в отеле Вегаса, учитывая, что он вышел из тюрьмы сутки назад, не имея при себе ничего (насколько я знала), кроме одежды. У него даже не было такого большого пластикового пакета на застежке, где только что освобожденные заключенные из сериалов держат свои вещи.
Ничего.
Но был вещмешок.
Вещмешок, упакованный Шифтом.
Дерьмо.
— Номер шестьсот двадцать три. Лифты вон там. — Портье указал налево, но Уокер уже шел в ту сторону.
Я улыбнулась портье, пробормотав слова благодарности, взялась за ручку чемодана и последовала за Уокером.
Он нажал на кнопку еще до того, как я подошла и встала рядом с ним.
— Муженек, нам нужно поговорить, — тихо сказала я, он опустил голову, посмотрев на меня сверху вниз, его лицо оставалось таким же бесстрастным, как всегда, а затем оглянулся через плечо.
Он сосредоточился на чем-то, продолжая смотреть, не отрывая взгляд, и я тоже повернулась, чтобы увидеть, что привлекло его внимание.
Он изучал мужчину, стоявшего у стойки портье. Он был очень худым, и когда я говорю «худым», имею в виду как скелет. Удивительно, как только одежда на нем держалась, вот до чего он был тощим. Светло-каштановые волосы с намеком на рыжину, но их было немного. Редкие пряди, сильно просвечивали на макушке и были очень коротко подстрижены. Он носил очки. Черты лица заостренные. Учитывая, что внешне он особо ничем не выделялся, я удивилась тому, что одежда на нем была очень хорошего качества, и с его ростом подходила как нельзя лучше.
И, регистрируясь у стойки портье, он смело смотрел на Тая Уокера, просто храбрец храбрецом, но в то же время от его взгляда по коже поползло неприятное чувство. Если бы он ухмыльнулся, я бы не удивилась. Но меня поразило, что этот явный дохляк вел себя настолько дерзко, учитывая, что мужчина, стоявший рядом со мной, был в три раза его больше (и эти три раза были значительными), и мог с легкостью переломить его пополам.
Но в нем чувствовалась уверенность.
Эта смелость бросалась в глаза.
Как странно.
— Ты его знаешь? — спросила я, когда прибывший лифт издал сигнал, а потом случилось это.
Тай Уокер впервые прикоснулся ко мне (первое прикосновение, когда он не искал следы игл, одновременно раздражая меня).
Кончики его пальцев легли мне на поясницу и надавили вперед, так что я вошла в лифт, катя за собой чемодан. Его рука опустилась, он повернулся лицом к дверям, и я автоматически сделала то же самое, он наклонился в сторону, нажав кнопку шестого этажа, и после нескольких раздражающих секунд, когда лифт по какой-то причине оставался открытым, двери закрылись.
Но я почти ничего из этого не заметила.
Потому что чувствовала пять обжигающих отметин, горящих на пояснице, где он меня коснулся. Прикосновение было легким и длилось недолго, но я все равно чувствовала ожог. Как от выжженного на коже клейма.
Пока лифт поднимался, я ждала, когда это ощущение исчезнет, хотела этого, но оно не исчезало. Отметины оставались горячими и глубокими, я ни разу не испытывала ничего подобного. Я даже не понимала, что это такое. Просто знала, насколько сильно это чувство. Знала, что оно изменит мою жизнь. И по какой-то причине знала, что даже если ожог исчезнет, всю оставшуюся жизнь я буду помнить эту поездку на лифте.
Лифт остановился, двери скользнули в сторону, и я, все еще думая об ожоге, на автомате последовала за ним по коридору к номеру. Воспользовавшись ключ-картой, он вошел, не придержав для меня дверь.
Когда она начала закрываться, я, не думая, толкнула ее и прошла внутрь.
Дверь за мной захлопнулась.
Он бросил сумку на низкую широкую полку напротив кровати, предназначенную для багажа, с одной стороны этой полки возвышались три ящика, над ней висел большой телевизор с плоским экраном, с другой стороны был шкафчик, вероятно, с мини-баром, а сверху крепился привлекательный держатель из кожзаменителя с пультом от телевизора.
Уокер тут же расстегнул сумку. Я остановилась в коридоре, который вел в комнату, и поставила чемодан на пол рядом с собой.
От медленно угасающего ожога от его прикосновения к моей спине мое отключившееся сознание отметило, насколько хорошим был номер, очень, очень хорошим. Он был большим, больше, чем я ожидала, больше, чем думала, могут быть гостиничные номера. Стильная мебель, отполированное дерево, исключительная чистота. На огромной кровати лежало пуховое, а не тонкое, одеяло с красивым покрывалом. Были даже декоративные подушечки. В дальнем углу у окна, по обе стороны от стола, стояли два широких кресла и напольный торшер, в другом углу, дополняя зону отдыха, располагался элегантный письменный стол с лампой, обращенный к комнате по диагонали.
На самом деле, мне никогда не приходилось бывать в номере лучше.
Вообще-то, за свои тридцать четыре года я мало где останавливалась.
Ронни обещал много прекрасных моментов в сказочных местах, и, прежде чем эти обещания превратились в ничто, в нашей жизни было время, когда его будущее было настолько ярким, что такой номер был бы для нас ерундой. Наше будущее предполагало путешествия по всему миру, где у нас было бы все только самое лучшее. Лучшие номера. Лучшая еда. Лучшее шампанское. Самая лучшая одежда. Классные тачки. Большие дома. Домработницы. Мы собирались жить на широкую ногу. Он говорил, что я буду купаться в золоте. И он не шутил. Он любил меня так сильно, что я могла бы все это получить. Он бы сделал это ради меня.
А потом он все запорол.
Мне не нужно было золото, мне нужен был только он. Но, в конце концов, он все испортил, настолько сильно, что у меня не стало даже его.
Услышав, как что-то ударилось о поверхность полки, я выплыла из задумчивости, и сфокусировалась на Уокере.
Потом я почувствовала, как мои глаза расширились.
Он рылся в сумке, собранной для него Шифтом, и теперь выкладывал на деревянную полку над мини-баром толстые рулоны хрустящих, новеньких купюр, туго стянутых резинками. В первой пачке были двадцатки. Во второй — тоже двадцатки. В третьей — полтинники. На полтинниках у меня перехватило дыхание.
В четвертой — еще двадцатки.
Потом он достал обойму пистолета, и, когда бросил ее рядом с купюрами, она стукнулась о дерево.
Я перестала дышать.
Еще одна обойма. Еще одна пачка с полтинниками. Коробка с патронами. Еще одна пачка двадцаток.
Потом пистолет.
Я втянула в себя воздух.
— Э-м, дорогой? — позвала я на выдохе. — Полагаю, назрела необходимость семейного собрания.
Он повернул лишь голову, тело оставалось склоненным над сумкой, и его светло-карие, миндалевидные глаза, с завивающимися ресницами, встретились с моим взглядом. Как обычно, он ничего не сказал.
