говорю я с отчаянием.
— Черт побери, Адди, — огрызается он, сердито стаскивая носок и надевая его. Он выглядит как идиот — совершенно голый, за исключением одного носка, потому что остальная его одежда все еще бессистемно разбросана в моей прихожей.
Он выбегает из моей комнаты, хватая на ходу предметы одежды. Когда проходит примерно половину длинного коридора, он останавливается и поворачивается ко мне.
— Ты такая сука, Адди. Все, что ты делаешь, это даешь мне синие яйца, и мне это надоело. Я покончил с тобой и с этим жутким гребаным домом, — вопит он, указывая на меня пальцем.
— А ты — мудак. Убирайся из моего дома, Грейсон.
Его глаза сначала расширяются от шока, а затем сужаются в тонкие щелки, наполняясь яростью. Он поворачивается, отводит руку назад и посылает кулак в гипсокартон.
Из моего горла вырывается вздох, когда половина его руки исчезает, мой рот разевается в шоке и неверии.
— Так как я не получу твою, я решил создать свою собственную дыру, чтобы попасть в нее сегодня вечером. Исправь это, сучка, — прошипел он. Все еще в одних носках и с рукой, полной одежды, он уходит.
— Ах ты, козел! — Я в ярости топаю к большой дыре в моей стене, которую он только что создал.
Через минуту снизу хлопает входная дверь.
Надеюсь, таинственный человек все еще там. Пусть этого засранца убьют в одних носках.
Тень
Крики боли, разносящиеся по цементным стенам, начинают немного раздражать.
Иногда так хреново быть хакером и исполнителем. Мне чертовски нравится причинять боль людям, но сегодня у меня нет ни капли терпения на этого нытика.
А обычно у меня терпение святого.
Я умею ждать того, чего хочу больше всего. Но, когда я пытаюсь получить реальные ответы, а чувак слишком занят тем, что обделался и плачет, чтобы дать мне связный ответ, я становлюсь немного раздражительным.
— Этот нож сейчас наполовину войдёт в твоё глазное яблоко, — предупреждаю я. — Я даже не собираюсь проявлять к тебе милосердие и всажу его тебе в мозг.
— Блядь, мужик, — кричит он. — Я же сказал тебе, что я просто несколько раз был на складе. Я ничего не знаю о каком-то гребаном ритуале.
— Значит, ты бесполезен, вот что ты хочешь сказать, — предполагаю я, приближая лезвие к его глазам.
Он зажмуривает их, как будто кожа толщиной не более сантиметра может помешать ножу пройти сквозь глаз.
Блядь, смешно.
— Нет, нет, нет, — умоляет он. — Я знаю там кое-кого, кто может дать тебе больше информации.
Пот стекает по его носу, смешиваясь с кровью на лице. Его отросшие жирные светлые волосы прилипли ко лбу и затылку. Похоже, он уже не блондин, так как большая его часть окрашена в красный цвет.
Я уже отрезал ему одно ухо, вырвал десять ногтей, отрезал обе ахилловы пяты, нанес пару ножевых ранений в определенных местах, которые не позволят ублюдку быстро истечь кровью, и сломал слишком много костей, чтобы сосчитать.
Придурок не встанет и не уйдет отсюда, это уж точно.
— Меньше плакать, больше говорить, — рявкаю я, царапая кончиком ножа по его все еще закрытому веку.
Он отшатывается от ножа, из-под ресниц текут слезы.
— Его зовут Фернандо. Он один из руководителей операции, отвечающий за отправку мулов, чтобы помочь поймать девушек. Он — большая шишка на складе, в общем, он там всем заправляет.
— Фернандо? — огрызаюсь я.
Он всхлипывает.
— Я не знаю, чувак, — причитает он. — Он просто представился Фернандо.
— Тогда как он выглядит? — нетерпеливо выдавил я сквозь стиснутые зубы.
Он фыркает, сопли стекают по его потрескавшимся губам.
— Мексиканец, лысый, у него шрам через линию волос и борода. Шрам не заметить невозможно, он довольно хреново выглядит.
Я сворачиваю шею, стону, когда мышцы затекают. Это был долгий, блядь, день.
— Круто, спасибо, чувак, — говорю я непринужденно, как будто не мучил его медленно последние три часа.
Его дыхание успокаивается, и он смотрит на меня уродливыми карими глазами, в которых светится надежда.
Я почти смеюсь.
— Ты меня отпустишь? — спрашивает он, глядя на меня, как чертов бездомный щенок.
— Конечно, — щебечу я. — Если ты сможешь встать и идти.
Он смотрит вниз на свои отрезанные пятки, зная так же хорошо, как и я, что если он встанет, его тело подастся вперед.
— Пожалуйста, чувак, — пролепетал он. — Ты можешь мне помочь?
Я медленно киваю.
— Да. Думаю, я могу это сделать, — говорю я, перед тем как отвести руку назад и погрузить весь свой нож в его зрачок.
Он умирает мгновенно. Даже надежда еще не исчезла из его глаз. Вернее, из его одного глаза.
— Ты — насилуешь детей, — говорю я вслух, хотя он уже не в состоянии меня услышать. — Как будто я оставлю тебя в живых, — заканчиваю я со смехом.
Я вынимаю нож из глаза, шум присасывания грозит разрушить все мои планы на ужин в ближайшие несколько часов. Это раздражает, потому что я голоден. Хотя я и наслаждаюсь хорошей пыткой, я определенно не тот придурок, который получает удовольствие от звуков, сопровождающих ее.
Булькающие, хлюпающие и другие странные звуки, которые издают тела, испытывая сильную боль и погружая в себя посторонние предметы, — это не тот саундтрек, под который я бы заснул.
А теперь самое страшное — расчленение на кусочки и их правильная утилизация. Я не доверяю другим людям делать это за меня, поэтому на мне лежит утомительная, грязная работа.
Я вздыхаю. Как там говорится? Если хочешь, чтобы все было сделано правильно, сделай это сам?
Ну, в данном случае — если не хочешь, чтобы тебя поймали и обвинили в убийстве, избавься от тела сам.
Кажется, что десять часов вечера, но сейчас только пять. Как бы ни было хреново после общения с частями человеческого тела, я в настроении съесть злобный бургер.
Моя любимая бургерная находится прямо на 3-й авеню, не слишком далеко от моего дома. С парковкой в Сиэтле беда, поэтому я вынужден парковаться в нескольких кварталах от дома и идти туда пешком.
Надвигается гроза, и скоро ливень будет обрушиваться на наши головы и плечи, как ледорубы — типичная сиэтлская погода.
Я насвистываю безымянную мелодию, пока иду по улице, проходя мимо магазинов и множества лавочек, в которых люди снуют туда-сюда, словно рабочие муравьи.
Впереди меня — книжный магазин, освещенный теплым светом, который льется на холодный мокрый тротуар и манит прохожих в свое тепло. По мере приближения я замечаю, что он полон людей.
Я бросаю на него один
