момент на неё накатывает небольшая турбулентность, а вместе с ней подступает и тошнота.
Турбулентность — мой наименее любимый аспект полетов. Я говорю быстро, чтобы скрыть своё беспокойство.
— Позволь мне задать тебе три вопроса, ладно?
— Три? Как в “Ходячих мертвецах”?
— Даже отдаленно не похоже на “Ходячих мертвецов”, — я смеюсь.
— Хммм…Я оставляю за собой право отказаться отвечать на любой вопрос.
— Так это не работает, — ухмыляясь ей, я придвигаюсь ближе. — Я задаю тебе три вопроса, а потом ты задаешь три мне.
— И мы должны ответить?
— Правильно.
Она прикусывает нижнюю губу, как будто обдумывает это.
— Ладно, начинай.
Я облизываю губы, и её глаза следуют за движением моего языка. Меня охватывает волна жара. Я прочищаю горло.
— Ты одинока?
Когда она выгибает бровь, я поднимаю обе руки в знак защиты.
— Это законный вопрос, не относящийся к сфере флирта.
Я могу сказать, что она хочет улыбнуться, но сдерживается.
— Да, я ни с кем не встречаюсь и не замужем.
Хорошо.
Я наклоняюсь ближе. Она не отстраняется. Зеленые глаза задерживаются на моих губах.
— Твои последние отношения были недавними?
Я сожалею о своём вопросе, как только задаю его. Выражение её лица мгновенно меняется. Луна отстраняется от меня, буквально садясь как можно дальше, её лицо ничего не выражает.
— Нет, — отвечает она.
Прежде чем я успеваю извиниться, снова начинается турбулентность. Затем это происходит ещё раз. Это происходит так внезапно и яростно, что гаснет свет.
Самолет трясет, и огни снова загораются. Мой рюкзак выскальзывает из-под сиденья. Должно быть, я оставил молнию расстегнутой, потому что оттуда вылетает несколько предметов, среди них экземпляр книги, которую я взял с собой, "De East LA". Когда я смотрю на Луну, её глаза плотно закрыты. Самолет вздрагивает, и я стискиваю зубы, медленно выдыхаю и пытаюсь побороть тошноту.
— Дамы и господа, капитан включил знак "пристегнуть ремень безопасности". Пожалуйста, вернитесь на свои места и пристегните ремни безопасности. Спасибо.
Через секунду после этого предупреждения самолет снова начинает трясти. Одновременно с ударом молнии за окном плачет ребенок.
Это похоже на худшие американские горки. Я их тоже ненавижу. Резкие движения, противный скрип и ничего, кроме долгого пути вниз. Я пытаюсь напомнить себе всю статистику, которую я читал в прошлом о том, насколько безопасными должны быть полеты. Это не помогает.
Когда самолет ныряет, все вместе делают вдох. Люди кричат. Я раньше летал в условиях турбулентности. Такого никогда не было. Это плохо. Позади меня кто-то молится. И тут я внезапно чувствую теплую руку на своей.
Свет полностью гаснет. Всё погружается во тьму. Я так же крепко сжимаю руку Луны. Хочу поблагодарить её. Слова не приходят. Самолет падает и дребезжит, отчего распахиваются багажные отделения. Повсюду разлетаются предметы, а кислородные маски падают вниз.
Чёрт. Никогда раньше не приходилось надевать ничего подобного. Рад, что слушал стюардессу раньше. Я быстро вытягиваю руку перед собой. Я слышу, как Луна закрывает рот и нос маской. Свет загорается, когда она поправляет ленту на затылке, затем снова гаснет.
— Ты в порядке? — спрашивает она.
Нет. У меня проблемы.
— Вот, я сделаю это, — её пальцы скользят мимо моих, и она двигается быстро. — Тонкая лента запуталась, — говорит она мне.
Без света трудно что-либо разглядеть. Тем не менее, ей удается распутать ремешок и закрепить его у меня на затылке. Во время очередной вспышки молнии я мельком вижу её.
— Спасибо, — говорю я приглушенно. На этот раз я беру её за руку.
Сейчас тихо. Никто не жалуется. Криков нет. Некоторые плачут. Когда ударяет молния, салон освещается, а затем погружается в непроглядную тьму. Вздохи и крики наполняют воздух.
Луна снова сжимает мою руку. Я хочу обнять её. Держать крепче. Сказать ей, что у нас всё будет хорошо. Я ужасно боюсь, что этого не произойдет.
ЛУНА
Поворачиваясь к Генри, я прижимаюсь лицом к его руке. Я знаю его всего несколько часов, большую часть из которых я проспала, но у меня сильнейшее желание обнять его, уткнуться лицом в изгиб его шеи и держаться очень крепко, потому что я так чертовски напугана.
Примерно год назад, когда я везла свою семью в Big Bear, какой-то идиот подрезал нас, и когда я ударила по тормозам, наше заднее правое колесо слетело с дороги. На какой-то пугающий момент мне показалось, что мы падаем со склона горы. Я увидела, как мы падаем вниз, с высоты более пяти тысяч метров, на лесную подстилку внизу. Мне кажется, я наложила в штаны, как и мои родственники. Моя абуэлита больше никогда не поднималась с нами на вершину. Это был ужасный опыт. Этот кажется ещё хуже.
Держаться за Генри, прижиматься к нему, на самом деле помогает. Я представляю, как его руки обвиваются вокруг меня для утешения.
— Мне жаль, — говорю я, поднимая на него глаза, не уверенная, что он слышит меня или даже то, за что я извиняюсь. Я не вижу его, но чувствую щекой его лицо у себя на макушке, когда он шепчет:
— Мне тоже жаль.
Больше нечего сказать. Вот и всё. Это конец. Я уверена, что именно так я умру.
Меня переполняет мысль, что я больше никогда не увижу свою сестру, братьев или бабушку. Они потеряют меня, как мы потеряли наших маму и папу. Я знаю, что эта зияющая рана никогда полностью не заживет, и я мысленно приношу извинения каждому из них, потому что теперь им будет не хватать и меня. Слёзы так быстро наполняют мои глаза.
Я думаю обо всём потраченном впустую времени, обо всех моментах, которые я упустила…
Когда убили моего отца, казалось, что часть моей мамы тоже умерла. Через год после этого её депортировали, и мы больше никогда её не видели. Тогда я поняла, что никогда не хотела такой любви, как у них, потому что однажды она принесет такую же боль, как у них. Единственный раз, когда я открылась, это было ужасно; это было плохо. Но прямо сейчас я думаю, может быть, я смогу попробовать снова…
Я не хочу излишне драматизировать, но я обещаю себе прямо сейчас больше не принимать всё как должное, больше рисковать, перестать так чертовски бояться жить, любить.
Тот факт, что жизнь может закончиться так внезапно, — такая пугающая реальность. Вот так. От секунды к секунде.
Самолет снижается быстрее, чем я когда-либо испытывала — даже если это длится всего пару секунд, — и я даже не могу объяснить тот ужас, который
