– Ну, здравствуй, крестник! – сказал вошедший, подошел к его кровати и протянул руку. Ашот медленно повернулся, вначале не узнал этого человека. Ему даже показалось, что видит его первый раз в жизни, но как только он прикоснулся к протянутой руке – узнал незнакомца. Он вспомнил тактильной памятью – мало еще известным науке чувством, как эта самая рука поднимала его и держала в ту ночь, когда он, раненный, валялся на улице. Так, очевидно, дети на всю жизнь, не осознавая, запоминают прикосновение материнской руки.
– Я твой должник на всю жизнь, брат! – сказал Ашот. Незнакомец наклонился к нему, и они обнялись.
Дальше пошло как по маслу. На свет явилась бутылочка коньячка, лимончик, колбаска. Коньяк был разлит в пластиковые стаканчики, куда медсестры, теперь обожающие Ашота за веселый нрав и терпение, с которым он переносил мучительные перевязки, обычно насыпали таблетки больным.
– Давай за здоровье, – сказал мужчина, когда в стаканчики было налито по первой, – и чтоб больше ни с кем из нас этого не случалось!
Они с Ашотом выпили, закусили шоколадкой, и мужчина протянул Ашоту визитную карточку для знакомства.
– Я тут узнал про тебя, – незнакомец разлил по второй. – Твой доктор, Барашков, рассказал мне, что ты, оказывается, классный специалист, – гость вытащил из кармана лимон и перочинный ножик. – Тем приятнее мне сознавать, что вот удалось таким, правда неожиданным, способом помочь коллеге.
Ашот поднес карточку ближе к здоровому глазу. Судя по тексту, выходило, что сидящий перед ним человек есть не кто иной, как главный врач больницы огромного комбината, занимающегося разработкой полезных ископаемых далеко на Востоке.
– Издалека, значит, – протянул ему руку Ашот. – Не уверен, что, иди мимо коренной москвич, он бы подошел ко мне. Москвичи пуганые. А ты мне попался на счастье. Но здесь-то, в Москве, ты как оказался, брат?
– Случайно! – сказал мужчина и стал разрезать лимон. Ашот смотрел на пупырчатую кожуру и чувствовал, как неосознанная и необъяснимая радость от того, что он видит этот яркий цвет и чувствует острый лимонный запах, заполняет его. – Я в Москве в командировке. Заодно на курсах. Главные врачи ведь тоже обязаны раз в два года учиться.
– Понятно, – сказал Ашот, и они снова выпили и закусили лимончиком.
– А вообще-то я здесь торчу, – серьезно сказал главный врач, – чтобы добиться разрешения у себя в больнице новое отделение открыть. По кардиохирургии. У нас ведь при больнице хороший кардиологический центр. Лечение, диагностика, все как на Западе. А вот оперироваться люди ездят в Новосибирск или в Екатеринбург. А зачем в такую даль ездить? Надо, чтобы такие операции делали бы и у нас в центре. Как говорится, не отходя от кассы. Ну, работающим на комбинате бесплатно, конечно. Но всем остальным – за деньги.
– У вас при комбинате больница и кардиологический центр? – спросил удивленный Ашот. – В Америке при комбинатах никаких больниц не строят. Больницы должны быть для всех.
– Ну, в Америке так, а у нас по-другому. Разные источники финансирования, как я понимаю. Ну, мы-то свое сейчас переделывать не будем, – главный врач налил уже по четвертой. – Я в Америке не был, но по сравнению вот с этой столичной больницей, – он иронически обвел взглядом палату, в которой лежал Ашот, – у нас – уже будущее. А здесь еще пока – прошлый век. Ей-богу, не вру!
– Непривычно это слышать, – недоверчиво скосил на него один глаз Ашот.
– А ты не слушай. Ты приезжай, посмотри! – пригласил главный врач. – Плохо ведь где? На бюджетном финансировании. Что делается – ад! Один раз увидишь, всю жизнь потом будешь вспоминать. У нас во фронтовых госпиталях в войну гораздо лучше было. Мне отец рассказывал. Он во время войны был майором медицинской службы. Сколько операций сделал, царствие небесное… – Главный врач помолчал, вспоминая. – Нашу больницу частично тоже финансирует местный бюджет, мы ведь обслуживаем и простое население города, не имеющее отношение к комбинату. Но главные деньги, конечно, дает комбинат. На его счет и живем. Сейчас для врачей шесть коттеджей построили на двадцать четыре семьи. Привлекаем специалистов в новые отделения – сразу квартиры даем, откуда у нас только люди не работают… – Главный врач как-то очень хитро посмотрел на Ашота. – Но и специалисты – высший класс. Не догадываешься, куда я клоню?
– Не догадываюсь. – Ашот и вправду не понимал, зачем ему все это рассказывают.
– Чудак ты, человек! – сказал ему его спаситель. – Да у нас в провинции профессия врача до сих пор считается одной из самых престижных. Кто у нас заведует терапевтическим отделением? Жена директора комбината. А кто заведует роддомом? Дочка директора комбината. А кто заведует общей хирургией? Зять директора комбината. А скоро внуки подрастут! Понял? Вот откуда и финансирование. Но и нам с тобой там работы хватит. Поправляйся скорей! Я тебя к себе возьму. В новое отделение. Реаниматологом. Я с Барашковым поговорил – он о тебе как о специалисте очень хорошо отзывался. Я уже и кардиохирурга на должность заведующего тут нашел. Парня из Красногорского госпиталя. Что ему здесь ловить? Век квартиры в Москве не видать. А у нас – коттедж, за окошком сосновый бор, пятнадцать минут пешком – горнолыжная трасса с подъемником. Ну, московских театров, правда, нет, врать не буду. Но, если честно, друг, в тот вечер, когда я тебя встретил, – главный врач хихикнул, – не поверишь, я ведь из театра возвращался. Еле досидел до конца, такая пошлятина, такая муть! Надо было раньше уйти, да вставать не хотелось.
Ашот смотрел на своего спасителя и все не мог понять – серьезно тот разговаривает с ним или несерьезно.
– На хрен тебе нужна эта Америка, парень? У нас на Алтае не хуже! И дело есть, как раз для тебя.
– Куда же я такой-то? – растерялся Ашот, поняв, что с ним разговаривают серьезно. – Мне еще минимум недели три лежать, а потом по стеночке ходить месяца два.
– А работать-то неужели не хочется? – спросил его главный врач. – Я ведь, как отец, военным врачом раньше был. А как на дембель вышел в сорок пять – как раз в середине девяностых, – куда деваться, не знал. На Севере было оставаться неохота, в столицах – никто не ждал. Купил медицинскую газету, нашел эту больницу в колонке объявлений по конкурсу, устроился вначале простым хирургом и понял – ну, слава богу, это мое!
– У меня в Америке тоже была похожая ситуация, – вспомнил Ашот. – Работал автоматически, почти без участия головы. Когда опомнился, тоже была первая мысль – как соскучился по своему делу. Это мое. Ну, потом за «это мое» меня и побили.
– Опять побили? – удивился главный врач. – Что это тебя везде бьют?
