— Понимаешь, они выходят из лесу, — говорил он, — а после слышно, как заходят обратно в лес. Не знаю только, при чем здесь турки, не станут же они, в самом деле, играть такую музыку, да и лесов-то в Турции никаких нет. Просто название такое, вот и все.
Думаю, эта музыка навевала ему мысли об ополченцах — они, бедняги, только и делали, что уходили в глубь леса и выходили оттуда снова, нередко прикрытые ветками, точно Бирнамский лес двинулся вновь на Дунсинан[104].
Итак, мы с Луизой трудились, не покладая рук: чинили, шили, стирали, брались вместо няни за любую работу, только бы не смотреть самим за детьми. Слишком много я видела детей, которых воспитывали без няни, и не заблуждалась насчет того, сколь это нежелательно. В Оксфорде у преподавателей передовых убеждений жены часто поступали так из принципа, мало-помалу тупея в процессе, а дети у них глядели беспризорниками и вели себя, как дикари.
Помимо заботы о том, чтобы одевать тех детей, которые уже есть в наличии, нам еще приходилось шить приданое для тех, кому только предстояло появиться, хоть, правда, многое должно было перейти к ним по наследству от братьев и сестер. Линда, у которой, естественно, никаких запасов детской одежки не накопилось, тем не менее не принимала в этом никакого участия. Она приспособила одну из реечных полок в достовом чулане под своеобразную лежанку, натаскав туда из незанятых комнат для гостей подушек и стеганых одеял, и лежала там целыми днями под своим норковым покрывалом, пристроив рядышком Плон-Плона и читая сказки. Достов чулан оставался, как и встарь, самым теплым местом в доме — единственным, где было по-настоящему тепло. При каждом удобном случае я, захватив рукоделье, приходила туда посидеть с ней; она откладывала голубую или зеленую книжку, Андерсена или братьев Гримм, и подолгу рассказывала мне о Фабрисе и своей счастливой жизни с ним в Париже. Иногда к нам заглядывала Луиза, тогда Линда умолкала, а разговор сворачивал на Джона Форт-Уильяма и детей. Но Луизе не сиделось на месте без дела, она не очень любила коротать время за болтовней — кроме того, она раздражалась, видя, как Линда изо дня в день предается полнейшей праздности.
— Во что только будет одет этот несчастный младенец, — говорила она мне с сердцем, — и кто будет за ним ходить, Фанни? Уже сейчас ясно как день, что это ляжет на нас с тобой, а нам, видит Бог, и так хватает дела. И еще — Линда, видите ли, полеживает, окутанная соболями или как их там, но у нее же совсем нет денег, она нищая, — по-моему, до нее это просто не доходит. И что скажет Кристиан, когда узнает про ребенка, ведь по закону это его дитя, чтобы объявить его незаконным, надо подать в суд и, значит, будет громкий скандал. А Линда при всем этом в ус не дует. Ей бы сейчас на стенку лезть от тревоги, а она ведет себя, словно жена миллионера в мирное время. Терпенья у меня с нею нет.
И все-таки Луиза была добрая душа. В конце концов она сама съездила в Лондон и купила будущему ребеночку приданое. Деньги на него Линда добыла, продав фактически за бесценок обручальное кольцо, подаренное Тони.
— Ты о своих мужьях никогда не вспоминаешь? — спросила я у нее однажды, после того как она не один час проговорила, рассказывая о Фабрисе.
— Да как ни странно, довольно часто вспоминаю Тони. Ты понимаешь, Кристиан был нечто промежуточное в моей жизни — во-первых, наш брак был очень непродолжителен, и кроме того, его совсем заслонило то, что случилось потом. Не знаю, мне такое плохо запоминается, но по-настоящему сильное чувство к нему я, кажется, испытывала только в первые недели, в самом-самом начале. Он — благородный человек, такого можно уважать, и я себя не корю, что вышла за него, только ему не дано таланта в любви. Но Тони пробыл моим мужем так долго, добрую четверть моей жизни, если вдуматься, даже больше. И не получилось у нас с ним, как я теперь вижу, едва ли по его вине — ни с кем, пожалуй, не получилось бы (разве что мне бы встретился тогда Фабрис), потому что я была в те дни исключительно противной. Чтобы в браке, когда нет особой любви, все шло хорошо, самое важное — огромная приветливость — gentillesse — и превосходные манеры. Я никогда не была приветлива с Тони, порой едва удерживалась в рамках вежливости, а очень скоро после того, как прошел медовый месяц, вообще сделалась крайне неприятной. Стыдно вспомнить сейчас, на что я была похожа. А Тони, бедный, по незлобивости ни разу не позволил себе в ответ резкого слова, мирился со всем этим столько лет, покуда не прибился ненароком к Пикси. И я его не осуждаю. Сама во всем виновата, с начала и до конца.
— Ну и он тоже не так уж мило вел себя, птичка, не стоит чересчур волноваться на этот счет — возьми хотя бы то, как он проявил себя сейчас.
— Так он же невероятно слабохарактерный, это родители его заставили и Пикси. Будь он поныне моим мужем, он бы сейчас, ручаюсь, был гвардейским офицером.
Об одном Линда не задумывалась совершенно точно — это о будущем. Настанет день, когда раздастся телефонный звонок, и это будет Фабрис — дальше этого она не заглядывала. Женится ли он на ней, как решится судьба ребенка, — подобные вопросы не только не занимали ее, но, кажется, вовсе у нее не возникали. Все ее мысли устремлены были в прошлое.
— Обидно все-таки, — сказала она однажды, — принадлежать, как мы, к потерянному поколению. В истории, я уверена, эти две войны будут считаться за одну, а нас, таким образом, вытеснит прочь и люди забудут, что мы когда-то существовали. Как будто нас вообще не было на свете — нечестно, по-моему.
— А может быть, оно превратится в своего рода литературный антиквариат, — заметил Дэви. Он приползал иногда, дрожа, в достов чулан восстановить немного кровообращение, делая перерыв в своей работе за письменным столом. — Привлечет к себе интерес, пусть вовсе не тем, чем бы следовало, и станут люди с увлечением коллекционировать туалетные приборы лалик[105] да бары для коктейлей, облицованные зеркалом… Ну, красота, — перебил он себя, выглядывая в окно, — опять этот кудесник Хуан тащит фазана!
(Хуан был наделен бесценным даром: он мастерски стрелял из рогатки. Все свободные минуты — откуда у него брались свободные минуты — загадки, но брались — он проводил, крадясь с этим оружием по лесам и речным берегам. И так как бил без промаха, а охотничьи предрассудки — вроде того, что фазана или зайца не бьют сидячим, а лебедь — собственность короля — его не обременяли, то походы эти давали с точки зрения кладовой и буфета отличные результаты. Когда Дэви хотел сполна оценить поглощаемые им яства, он творил за столом вполголоса коротенькую молитву, которая начиналась словами: «Вспомни миссис Бичер и томатный суп из банки».
