— Можно пригласить вас на следующий?
Хотелось ответить, что она готова танцевать с ним весь вечер, но, естественно, это было невозможно. Нельзя танцевать с ним более двух, может быть, трех танцев. Иначе о них тут же заговорят все. И будет скандал. Милли неохотно произнесла:
— Возможно, еще один — попозже.
— Тогда, может быть, вам принести пунша?
— Да, было бы прекрасно.
Они вместе направились к буфету, взяли два бокала пунша и, оживленно болтая, начали медленно потягивать напиток. Миллисент казалось, что все до единого в зале наблюдают за ними. Конечно же, то, что любой житель Эмметсвилла считал своим долгом быть в курсе дел всех и каждого, раздражало. Милли представила, как все они рассядутся, темными кружками и с карандашом в руках примутся вычислять, сколько раз та или иная дама протанцует с тем или иным мужчиной.
Миллисент знала, что ее мысли посчитали бы здесь крамолой. Она всю жизнь жила по незыблемым законам общественного поведения и практически всегда следовала им беспрекословно. Но теперь она пересмотрела эти заповеди и усомнилась в их ценности. И с какой стати тетушка Ораделли взяла на себя право диктовать всем, как следует или не следует поступать? Неужели кроме нее не было никаких других столпов нравственности?
Она сама немного растерялась от пришедших в голову новых, неожиданных мыслей. Она могла без труда вообразить, как бы отреагировала на них сама Ораделли. Но голос вздравого смысла и логика были сильнее. В сущности, Милли не понимала, почему она никогда не задумывалась обо всем этом раньше.
Когда они допили пунш, причин оттягивать ее возвращение к тетушке уже не оставалось. Миллисент. скрипнула зубами и вместе с Джонатаном пошла к сидящей у стены семье. Ей ужасно не нравилась перспектива просидеть до конца вечера под боком у Ораделли, выслушивая ее ворчание. Поэтому она обрадовалась, когда подошел Уильям Батлер и пригласил ее на танец еще до того, как тетя Ораделли успела произнести первые слова своей тирады. Миллисент вскочила и дала согласие, не обращая внимание на взгляды потрясенной тетушки. После танца с Уильямом она, поражаясь сама себе, согласилась на приглашение еще трех кавалеров. Естественно, двое из них были вдовцами, годящимися ей в отцы, а третий — ее кузеном, ужасно робеющим в обществе других женщин. Но после того, как она несколько лет подряд только сидела у стенки и наблюдала за молодыми девицами, в этот вечер Милли получала огромное наслаждение от танцев. Она сама не могла понять, каким образом вдруг стала такой популярной партнершей.
Когда она направлялась к своему месту после третьего подряд танца, лицо ее блестело, глаза сияли. Она не представляла, какой красотой и радостью светилось все ее существо, как это было непохоже на увядший, даже бесцветный образ Миллисент Хэйз, так привычно знакомый всем в последние годы. Тетя Софи подмигнула ей, а Камилла смотрела с тайной, тщательно скрываемой радостью. Ораделли хмурилась, но Милли решила не замечать этого. Ей было слишком хорошо, чтобы позволять тетушке снова портить себе настроение.
— Милли! — Тетя Софи перегнулась через пышную грудь Ораделли и протянула ей руку. — Ты выглядишь здесь самой красивой! Я так счастлива видеть, что ты, наконец, вышла из своего заточения.
Заточения? Миллисент не поняла, но все равно улыбнулась ей.
— Счастлива? Хм-м! — Ораделли бросила на золовку осуждающий взгляд. — У тебя всегда было не больше здравомыслия, чем у какой-нибудь кокетки, Софи.
— Ах, оставь, — пренебрежительно махнула в ее сторону веером Софи. — Ты просто ворчишь, потому что Миллисент поступила, как хотела и без твоего разрешения. Порадуйся за девочку! Она делает то, что ей следовало бы делать уже давным-давно: она развлекается!
— Ну, ты как всегда, в своем репертуаре. Как будто развлекаться — самое главное!
— Да, это самое главное на балу! Бал не место для ворчания и поучений. Это хорошо для тебя и меня — сидеть и обсуждать, как костлява Эдна Рандберг, но Миллисент еще молода. Она должна веселиться, и я рада, что у нее это получается!
— Она может веселиться, не выставляя себя на всеобщее обозрение — горячо ответила Ораделли и помахала сложенным веером перед лицом Софи. — Запомни мои слова, она пожалеет о сегодняшнем поведении!
— Честное слово, ты — точно старая ворона! Как раз в твоем духе, Ораделли — сидеть здесь и наводить тень на белый день.
Миллисент еле сдержалась, чтобы не рассмеяться вслух. Все годы, сколько она знала своих тетушек, Ораделли всегда поучала и исправляла Софи, но никогда раньше Миллисент не слышала, чтобы уравновешенная, спокойная тетя Софи так проучила бы Ораделли.
— Становится жарко, — пробормотала Милли и услышала, как рядом с ней Камилла хихикнула, что было совсем неподобающе истинной леди.
Тетушка Ораделли в шоке уставилась на жену брата.
— Софи Кортланд! Вы так говорите, будто я не желаю видеть Миллисент счастливой. Будто я не волнуюсь за нее! — Щеки Ораделли гневно задрожали. — Вы должны знать, что это не так. Кто сидел у ее постели ночами, когда она, как и ее мать, лежала в лихорадке? И кто, интересно мне знать, помог ей с похоронами ее бедного отца?
— Конечно, ты, Ораделли, мы все это знаем. Я ни в коем случае не хотела сказать, что у тебя недоброе сердце или что ты не любишь Миллисент. Нет надежнее опоры в семье, чем ты, когда случается какая-нибудь беда. Все это знают!
Да, это была правда, Миллисент знала. Тетя Ораделли, при всей ее назойливости, любила свою семью больше всего на свете и была готова прийти на помощь. В сущности, Миллисент думала, что тетя Ораделли никогда не любила жизнь больше, чем когда появлялась необходимость преодолеть очередной кризис или справиться с каким-нибудь несчастьем.
Ораделли коротко кивнула, несколько успокоенная словами Софи.
— Но я не понимаю, — тем не менее продолжала Софи спокойно, — почему любовь к Миллисент дает тебе право решать, как ей следует жить или выговаривать, если девочка захотела повеселиться.
Ораделли заморгала. Миллисент не поняла, согласилась ли ее тетушка со словами золовки или просто замолчала, удивленная продолжением атаки Софи.
Ораделли повернулась к племяннице.
— Ты тоже так обо мне думаешь, Миллисент? — спросила она преувеличенно-вежливым тоном, скрывая свои уязвленные чувства. — Думаешь, я похожа на Мари Аду? — Она назвала их всем известную тетушку с вечно кислым выражением лица, постоянно недовольную. — Всегда критикую? Всегда что-то оплакиваю?
Милли почувствовала привычное ощущение вины при виде страдания в глазах Ораделли. Ее тетушка все — таки обладала добрым сердцем, чего нельзя было сказать о тете Мари Аде, и она так много делает для каждого в ее семье.
