— Да.
— Про ребенка? — Он кивнул. — Она ведь приехала к тебе, Алек. Вернулась домой, чтобы быть с тобой.
— Знаю.
— Пусть живет с нами, ладно?
— Конечно.
— Ей пришлось нелегко.
— Все плохое она пережила.
— Она — чудный человек.
Он улыбнулся.
— О тебе она сказала то же самое.
— Ты никогда не говорил о ней, Алек. Почему ты никогда не говорил со мной о Габриэле?
— Тебя это сильно беспокоило?
— Да. Из-за этого я чувствовала себя посторонней. Мне казалось, ты думал, будто я недостаточно тебя люблю. Будто я не очень сильно тебя люблю, и поэтому ты не хочешь, чтобы Габриэла была частью нашей совместной жизни.
Он задумался над ее словами. Сказал:
— Это трудно объяснить. Давай присядем… — Взяв Лору за руку, он подвел ее к старому дивану у окна. Сел в уголке, усадил Лору рядом, не выпуская ее руки. — Постарайся меня понять. Я не говорил о Габриэле отчасти потому, что считал, что это несправедливо по отношению к тебе. С Эрикой мы давно расстались, и Габриэла уехала, оставила меня. Честно говоря, к тому времени как мы поженились, я уже потерял всякую надежду увидеться с ней снова. И я просто не мог говорить о ней. Не мог, и все. Расставание с ней, ее отъезд… Это было самое страшное событие в моей жизни. С тех пор я гнал это воспоминание, похоронил его глубоко в душе, будто убрал в коробку и плотно закрыл крышку. Только так я мог жить дальше.
— Но теперь-то крышку можно открыть.
— Габриэла сама ее открыла. Сбежала. Освободилась. Вернулась домой.
— О Алек.
Он поцеловал ее. Сказал:
— Знаешь, мне так тебя не хватало. Тебя не было со мной, и для меня Гленшандра утратила свое очарование. Я с нетерпением ждал окончания отпуска, чтобы вернуться домой, к тебе. А в Нью-Йорке мне все казалось, что я вижу тебя всюду — в ресторанах, на тротуарах. Я смотрел, девушки оборачивались, и я видел, что они ничуть не похожи на тебя, что у меня просто разыгралось воображение.
— Ничего, что ты уехал из Нью-Йорка, не закончив свои дела? Когда… Люси умерла, я сказала Джеральду, что ты мне нужен, но у меня и в мыслях не было, что он вызовет тебя сюда.
— В Нью-Йорке остался Том. Он вполне справится и без меня.
— Ты получил мое письмо?
Он покачал головой.
— А ты, значит, мне написала?
— Да, только оно все равно не успело бы дойти. В нем я выразила свое сожаление, что не поехала с тобой.
— Я не обиделся.
— Не люблю общаться по телефону.
— Я тоже. Пользуюсь ими все время, но если нужно поговорить по душам, телефон не подойдет.
— Алек, дело не в том, что я не хотела лететь за океан или чувствовала себя не совсем окрепшей. Просто… Я не могла… — Она помедлила, а потом выпалила: — Как представила, что мне целую неделю придется торчать в Нью-Йорке в обществе Дафны Боулдерстоун… Это было выше моих сил.
На секунду Алек опешил, а потом расхохотался.
— Я думал, ты собиралась признаться в чем-то ужасном.
— А это разве не ужасно?
— Что ты терпеть не можешь Дафну Боулдерстоун? Дорогая, так она всех напрягает. Даже собственного мужа. Она кого хочешь с ума сведет…
— Алек, дело даже не в этом. Понимаешь… Она всегда… В общем, при ней я всегда чувствую себя идиоткой. Дурой набитой. В тот день, когда она пришла ко мне, она все трындела и трындела про Эрику, про ее шторы и прочее, про то, как она была лучшей подругой Эрики. И что после продажи «Глубокого ручья» все изменилось, и что она была твоей подругой еще до знакомства с Томом, и что первая любовь не забывается, и…
Алек ладонью прикрыл ей рот. Она подняла глаза, увидела его глаза, смотревшие на нее одновременно с сочувствием и насмешливым изумлением.
— В жизни не слышал более путаной речи. — Он убрал свою руку. — Но я тебя прекрасно понимаю. — Он поцеловал ее в губы. — Прости. Это была глупость с моей стороны. Как вообще я мог вообразить, что ты захочешь провести неделю в обществе Дафны?! Просто мне очень хотелось, чтобы ты была со мной.
— Они как будто члены одного клуба, Боулдерстоуны и Энсти. И мне в этом клубе нет места…
— Да, знаю. Я был очень невнимателен. Порой я забываю, что мы гораздо старше тебя. Мы дружим с ними так давно, что порой в их компании я забываю о главном.
— О чем, например?
— Ну, не знаю. Например, о том, что у меня красавица жена. И красавица дочь.
— И чудный внук или внучка.
Он улыбнулся.
— И об этом тоже.
— Тесновато нам будет на Эбигейл-кресент.
— Пожалуй, я достаточно пожил на Эбигейл-кресент. По возвращении в Лондон мы поищем дом побольше. С садом. И там, я уверен, мы все вместе заживем счастливо.
— Когда мы уезжаем?
— Завтра утром.
— Я хочу домой, — сказала Лора. — Ева с Джеральдом невероятно добры, но я хочу домой.
— Да, кстати… — Он глянул на часы. — Я виделся с ними перед тем, как подняться к тебе. Обед в половине второго. Ты хочешь есть?
— Я так счастлива, что у меня всякий аппетит пропал.
— Так не бывает, — возразил Алек. Он встал, поднял ее на ноги. — Посмотри на меня. Мне не терпится отведать холодный ростбиф с молодым картофелем, что приготовила Ева.
— …Вот такие дела. После того, как Сильвия получила то первое письмо, мы все пришли к выводу — хотя очень не хотелось в это верить, — что виновата Мэй. Сочинила его в момент полнейшего помутнения рассудка. Она стара и время от времени ведет себя очень странно. Тогда мы сочли, что это вполне разумное объяснение. Но когда Габриэла показала второе письмо, то, что было адресовано тебе, Ивэн предположил, что анонимки состряпала Друзилла, та девушка, что живет в одном из домиков во дворе. На вид она вполне милое существо, но, как верно заметил Ивэн, мы ее совершенно не знаем. Она поселилась здесь только потому, что ей больше некуда было податься. И мне кажется, она неравнодушна к Ивэну. — Джеральд пожал плечами. — В общем, не знаю, Алек. Теряюсь в догадках.
— А потом еще Люси!
— Да. А этому ужасу я и вовсе не могу найти объяснения. Мэй, даже если она совсем спятила, никогда, ни за что не решилась бы на такое. А Друзилла — матерь человеческая. Чтобы она загубила чью-то жизнь… Это исключено.
— Ты уверен, что собаку отравили?
— Абсолютно. Тут двух мнений быть не может. Поэтому я и вызвал тебя из Нью-Йорка. Испугался за Лору, как только увидел собаку.
Было три часа пополудни. Они сидели в кабинете Джеральда, куда удалились сразу же после обеда. Похоже, они достигли конца пути.
Письмо и конверт лежали на столе между ними. Алек взял письмо в руки и еще раз прочитал его. Черные неровные слова впечатались в его память, будто фотография, но его все равно одолевало желание снова прочитать их хотя бы еще один раз.
