Затем возникла проблема медсестер. Как заварилась вся эта каша?
Было досадно, что медсестры не помогали. Это тормозило работу. Они подвергали сомнению любое распоряжение Сондры и шли либо к Дерри, либо к Алеку, чтобы те подтвердили правильность ее действий. Часто сестры вообще не обращали на нее никакого внимания и поступали, как хотели. Дерри признавал, что сестры иногда создавали кое-какие проблемы, предпочитая делать все по-своему и в привычном для себя темпе, но они, как правило, считались с временно прибывавшими в миссию врачами. Они также оказывали помощь, объясняя отличительные черты того или иного племени, и часто выступали в качестве дипломатичных посредников, если по незнанию врач нарушал племенной обычай. Но Сондру сестры предоставляли самой себе, и в результате этого возник ряд проблем, потребовавших незамедлительного внимания Дерри.
Как при всем этом он мог отправить ее в экспедицию?
Для Дерри Сондра Мэллоун была загадкой. Почему она здесь? Любой врач, приезжавший в миссию, вооружался Библией и стетоскопом. Но только не Сондра. Он заметил, что девушка не проявляла ни капельки религиозности и никакого желания читать проповеди. Откровенно говоря, она была предана не Иисусу Христу, а самой Африке, и это не только ставило Дерри в тупик, но и вызывало его восхищение. Оба могли сцепиться, она порой серьезно испытывала его терпение, но Дерри пришлось согласиться с тем, что Сондра Мэллоун любит Африку.
Для Дерри это означало многое. Он родился в Кении и вдохнул горный, чистый воздух Найроби, а первое молоко ему дала женщина из племени кикуйю, которая сидела на веранде скотоводческого ранчо Фарраров и кормила грудью собственного малыша, держа его на одной руке, а дитя хозяина — на другой, потому что memsabu[21] была слишком слаба, чтобы самой кормить его грудью. Он делал первые шаги по покрытой красной пылью кенийской земле, экваториальное солнце подрумянило его розоватую mzungu[22]. Первые слова он произнес на смеси суахили с английским. Его первые товарищи по игре были чернокожими. Дерри тогда еще не втолковывали понятий о колониальном подходе к цвету кожи.
Во время похорон матери та самая няня из племени кикуйю держала его на своих крепких руках и утешала в горе, а отец угрюмо и безучастно стоял в стороне, как чужестранец, в белом костюме, скрывающий печаль перед цветными. Позднее, тоскуя по любви, которую не мог дать ему отец, молодой Дерри вместе с Каманте, близким другом и товарищем, тайком сбежали в Восточно-Африканскую зону разломов, где оба шли по следу льва, страдали от колючек, любовались звездами, ели вкусную говядину совсем другой Кении. Тогда Дерри понял, что его родина здесь.
Но то были короткие дни, мимолетное обретение самого себя в беззаветной любви к Африке. Однако вскоре Реджинальд Фаррар, похоже, впервые взглянув на своего мальчика, заметил, что совершает непростительную классовую ошибку, и вздумал научить того уму-разуму. Вот тогда и было решено отправить Дерри подальше от этого нездорового окружения и недостойного чернокожего общества. Накануне отъезда в Англию Дерри в последний раз вместе с Каманте отправились к Восточно-Африканской зоне разломов, чтобы просто понаблюдать за животными. Он уже потерял подростковую жажду к охоте и нашел глубокое мужское удовлетворение в признании их превосходства над собой и не мешал им идти своим путем.
Дерри возненавидел Англию, не находя себе там места. Было поздно прививать юноше чувство принадлежности Англии, отцу следовало заняться этим гораздо раньше. Героические поступки Дерри в Королевских военно-воздушных силах не совершались ради Англии, а были лишь попыткой отдельного человека покончить с этой проклятой войной, которая удерживала его от возвращения на родину, в Африку.
Когда Дерри наконец вернулся в Кению, он успел как раз на похороны отца. Молодой человек оказался в беспокойной и раздираемой войной стране, в которой не нашлось места для сына презренного белого колониалиста. В тот день октября 1953 года Дерри, которому исполнился тридцать один год, испытал потрясение, поняв, что оказался меж двух миров, не принадлежа ни к одному из них. И тогда в его душе разлился яд.
Джейн на два коротких года вытащила его из состояния неопределенности, позволила почувствовать, что у него во всей вселенной есть какое-то место. Затем она тоже покинула его, и Дерри снова погрузился в трясину…
— Kwenda! Kwenda![23]
Крики вывели Дерри из размышлений, и он увидел Каманте, старого друга мальчишеских лет, который махал другому водителю, остановившемуся, чтобы стрельнуть сигарету.
Еще в Англии Дерри с удивлением узнал, что чернокожих считают бестолковыми и ленивыми. А ведь во всем мире нет более изобретательного и работящего народа, чем кикуйю. Возможно, на них ложится ответственность за восстание мау-мау, но они дали Кении блестящего Джомо Кениату и привели его к власти, установили суверенное правление африканцев в стране и вдохнули силы в народ объединяющей национальной гордостью. Harambee! — выкрикивали они лозунг Кении: «Давайте идти вместе!»
Каманте был того же возраста, что и Дерри — обоим по пятьдесят одному году — но волосы на его черной как смоль голове не поседели. Как и Дерри, он был в отличной физической форме. Те же черные мускулистые руки, которые сейчас трудились под солнцем январского утра, когда-то вытащили униженного юного Дерри из колючего кустарника.
Каманте широкими шагами подошел к Абди, другому водителю, мусульманину с побережья, выпалил в него целую очередь слов и заставил того снова взяться за работу.
Жестами он подозвал Дерри: мол, теперь можешь проверять.
Дерри помахал ему в ответ и пошел в другой конец миссии.
В своей хижине Сондра заправляла постель. Голос Дерри за занавешенным окном остановил ее. Она начала яростно взбивать подушку. Сондра злилась. Ей уже следовало быть во дворе и готовиться к поездке в страну масаев. Но Дерри не согласился на это.
Похоже, их мнения расходились во всем. А ведь Сондра не хотела здесь все изменить, она стремилась лишь улучшить дело — вот в чем разница. Но Дерри оказался упрямым человеком и совсем не воспринимал новые идеи. «В нем слишком глубоко засел фатализм, — думала Сондра. — Он не борется и воспринимает все как неизбежное. Повинуясь архаичному мышлению, он считает, что следует мириться с тем, чего нельзя исправить».
Отвернувшись от постели, Сондра в последний раз взглянула на себя в зеркало.
Теперь она стала смуглее; спустя четыре месяца под экваториальным солнцем кожа Сондры приобрела орехово-коричневый блеск, и он отлично контрастировал с африканскими платьями, к которым она пристрастилась. Купив на местном рынке несколько кусков ткани с яркими узорами, Сондра засела за шитье. Она спрятала синие джинсы и футболки и начала одеваться в манере местных женщин, стянув узлом на голове длинные черные волосы. Впечатление было поразительным. Она смотрелась так, будто родилась здесь.
