этот раз бесяче шебуршит своими пальцами под волосами на шее.
– Профессор, простите, но я сейчас не готова-а, – снова зеваю. Так отчаянно – он запросто мог мне голову в рот засунуть, как цирковой львице.
– К чему не готова, – удивленно откликается он.
– Ни к чему, – емко вздыхаю, снова пытаясь прикорнуть у него на груди, – ни к зачету, ни к пересдаче, ни к сексу. Но если можешь – обними меня покрепче. Ты теплы-ы-ый…
– Обниму, конечно, я тебя обниму, котенок, – шепчет он в клятвенной интонации, – только можешь это выпить? Сейчас!
Приоткрываю один глаз, наблюдаю какую-то белую фигню у моего носа. В темноте толком не видно.
Ловлю её губами, ощущаю, как упруго пружинит под зубами какая-то капсула.
– Запей, – снова под нос, для пущей замечаемости Ройх подсовывает мне стакан. С водой. С теплой.
– Все? – сонно бормочу и снова падаю на него. – Ты отравил меня, теперь можешь дать мне умереть в твоих объятиях?
Интересно, то, как крепко он меня сжимает после этих слов – это мне снится? Или все-таки нет?
Нет. Не снится.
Я просыпаюсь, и не сразу понимаю, что это за такое тесное, стискивает меня так крепко. Оказывается – руки Ройха. Ни разу не расслабленные, жесткие, напряженные, и сам он – не спит, в полудреме, и вздрагивает, стоит мне только приподнять голову.
– Ты не спал? – я встревожено касаюсь его лба. Хотя это, наверное, глупо, какая может быть бессонница при температуре?
Нет… Кожа его прохладная, гладкая, и за неимением причин придраться я сползаю костяшками пальцев на наждачную его скулу. Трусь и тащусь.
– Ох, холера, – он тихо вздыхает и подается вперед, наваливаясь на меня всей своей массой.
– Что? – хохочу, с удовольствием гнусь к нему навстречу. – Юлий Владимирович, вы еще трахаться не затрахались?
Дурацкая шутка, но сейчас меня переполняет какое-то совершенно безудержное веселье. И хочется нести чушь, трогать его спину, смеяться и подставлять шею этим хищным губам.
– Этого ты не дождешься, – мурлычет он голодно и требовательно толкается своим бедром между моих.
Мы сливаемся воедино почти без прелюдий, просто потому что в них нет необходимости. Я и правда больше всего хочу ощутить его в себе, позволить новой волне бескрайнего наслаждения уложить меня на лопатки.
…И чтоб он двигался медленно.
…И чтобы я корчилась в сладчайшей из всех агоний.
…И чтоб это не прекращалось никогда.
…И чтоб реальный мир не смел стучать в наши двери…
Увы.
Моим мечтам не суждено сбыться даже по причинам моей же собственной несдержанности. Я просто не способна оттягивать свой оргазм до бесконечности. Я взрываюсь, бьюсь в заслуженном финальном припадке и растекаюсь, ощущая себя одним только мокрым пятном на прохладной сатиновой простыне.
– Как же с тобой хорошо, – Юл все еще на мне, полухрипит, полувздыхает, и вслед за его губами тянется жаркий след, – котенок ты мой. Не хочу даже из постели тебя выпускать, слышишь?
Слышу. Чувствую. Как мелко и сладко пульсирует мужская плоть во мне в долгой его разрядке.
– Кто-то сегодня на охоту собирался, – хихикаю я, хотя на самом деле – мне не хватает дыхания! Такое ощущение, что это утро я начинала c кросса.
– Ты хочешь схалтурить? – Юл фыркает мне в ухо и легко-легко кусает в плечо. – Хочешь сбежать от меня, холера?
– Ну, конечно! – я начинаю ерзать и пытаться высвободиться. – К твоему сведению, по количеству секса до конца следующего месяца план выполнила, между прочим.
– Какая чушь, – Юл ухмыляется и качает головой, – как ты можешь говорить о перевыполненном плане, если он у тебя даже не утвержденный.
– И кто же мне его утверждать должен? – спрашиваю, почти заранее зная ответ.
– Я, холера. Только я. Если ты, конечно, еще жить хочешь.
– Хочу, – я дотягиваюсь губами до колючего подбородка и из чувства кипучей вредности его кусаю, – долго и счастливо, к вашему сведению, Юлий Владимирович. Пустите в душ, а то умру от обезвоживания.
– И все-таки ты халтуришь, – его голос звучит так, будто он обвиняет меня в измене целой стране, – но так и быть, иди.
– Я одна пойду, – пользуясь удачным моментом – я отползаю на край кровати подальше, – с вами совершенно не до мытья, профессор. А мне надо маску для волос сделать.
Вот теперь и взгляд его становится таким трагичным, будто я не только страну предала, но и лично ему в грудь кинжал вонзила.
– Иди, – с бесконечной скорбью в голосе откликается Ройх, – иди и не тревожься. Я сохраню тебя в памяти такой, какой ты была до того, как решила, что твой удел – воздержание.
Вообще-то я могла бы вернуть ему эту подачу. Я и хотела. Но как раз именно в эту минуту я встала на ноги и…
Ох.
Мир вдруг стал слишком жарким, душным, липким. И как-то резко закружился. Будто земля под моими ногами решила, что вертится слишком медленно.
Меня шатнуло, но я успела удержаться за железную спинку кровати. Стиснула холодную сталь мгновенно вспотевшими пальцами, ощутила соль на языке.
– Котенок? Все нормально?
У встревоженного Ройха пальцы оказываются даже чересчур сильными. Но это кстати – легкая боль оказывается чем-то сродни нашатыря. А когда тебе становится чуточку менее хреново – уже можно жить.
Он за спиной. Достаточно близко, чтобы я позволила себе уронить спину на его грудь, а голову на плечо. И умирающим тоном простонать.
– Кажется, я буду с вами судиться, Юлий Владимирович. Я из-за вас не выспалась!
Впервые за утро шутка пропадает впустую, остается неотвеченной. Ройх озабоченно меня обнимает.
– Давай-ка все-таки я тебе помогу с душем.
– Поможешь? – скептично откликаюсь. – Это так называется?
Пиу, пиу – мои выстрелы раз за разом мажут мимо цели. Ройх без лишних слов обнимает меня за плечи и осторожно увлекает в ванную.
И…
Помогает, да.
Пока я, ощущая какую-то неприятную ватность в теле, стою и подставляю лицо тугим водным струям, его ладони скользят по моему телу и размазывают пахнущий мятой гель для душа.
– Ты ведь хотел меня облапать, да? В этом было дело? – ворчать ворчу, но даже не пытаюсь препятствовать. Я сейчас как та шоколадка, которую сжимают горячие человеческие пальчики. Таю, и это оказывается бесконечно приятно!
– Хотел, конечно, – фыркает Юл мне на ухо и с ощутимым удовольствием стискивает загребущей своей ладонью правую мою грудь, – а ты так кстати позеленела! Умница. Сразу видно, что тебе нравится меня баловать.
Ехидно фыркаю, выражая весь скепсис по отношению к этому заявлению, а душу тем временем сводит сладкая судорога.
На самом деле… Мне… Еще как нравится его
