— У вас ошибочная информация, Марат Борисович. А что, если Светлана жива?
Марат затянулся и выпустил дым в матовое стекло микроволновки.
Связь с абонентом внезапно прервалась. Может, положили трубку, а может — случайно. Короткие гудки противно резанули слух.
Шатров долго держал в руке трубку пищащего телефона, прежде чем сообразил, что остался один на один со своими мыслями. Он положил трубку на аппарат. Чертовщина.
Марат налил воды в чайник и достал банку с кофе.
Бессонная ночь гарантирована. А что, если Светка и правда жива? Что ж, это даст ему возможность по-человечески оформить развод.
Марат включил кран, подождал, пока стечет вода, и умылся под ледяной струей. Он понял, что обманывает себя. Ему не все равно — жива Светка или нет. А если она больна и нуждается в помощи? А если ей негде жить и у нее нет никаких средств к существованию? Правда о Светке могла быть какой угодно, он это прекрасно знал. И иллюзия того, что он вычеркнул Светку из своей жизни, стала сейчас особенно призрачной.
Когда-то у Марата Шатрова было все как у людей. Женился он на мировой девчонке, которую знал с детства. Она была до смешного правильной и до чертиков в глазах суматошной. Ей до всего было дело. Когда они были пионерами, то сбор металлолома или там макулатуры она умела превратить в ритуал. Их старенький классный мог отдыхать — Светка сама разбивала всех на группы, она же назначала старших, она же проверяла, как все найденное и притащенное складывалось и хранилось, и, пожалуй, одна из всех свято верила, что весь этот хлам пойдет на строительство коммунизма. С ней никто не спорил, за ней весело шли, потому что после всей этой кутерьмы она вела всех на берег Волги, где пекли картошку, танцевали, дурачились, болтали обо всем на свете. Тусовались, как сейчас говорят. Конечно, тусоваться можно было и без Светки с ее металлоломом, только это было не то. Она была ядром, солью, чем-то еще…
Когда из пионеров их плавно перевели в комсомол, стало еще интереснее. Может быть, где-то и был застой, только не у них в школе. Светка бы не позволила. Они никогда не убегали с комсомольских собраний. Хотя собрания эти, пожалуй, для одной лишь Светки оставались тем, чем они должны были быть. Для остальных они были все той же возможностью потусоваться, побыть вместе, ибо инстинкт гнал их, шестнадцатилетних, друг к другу, собирал в стаю, не позволял сидеть дома. В классе как грибы вырастали новые взаимные симпатии, и поэтому комсомол был прекрасным поводом собраться, делать что-то вместе, будь то городской смотр комитетов или школьный новогодний вечер.
Потом, после школы, когда Марат уже учился в вертолетном училище, они часто встречались классом у кого-нибудь из ребят, кто не уехал, остался в городе. Собирала всех все та же Светка. А когда она вдруг собралась и укатила на «стройку века», БАМ, Марат почувствовал, как без нее стало пусто и как бы даже темно. Светка, она Светка и есть. Светка… Правда, на БАМе она не прижилась: мать стала болеть и забомбила дочь слезными письмами. Светка вернулась. Ей были рады, как хорошей погоде, а Марат пришел повидаться и на радостях сделал предложение. Светка — сгоряча, что ли, — согласилась. Как-то и опомниться оба не успели — уже женаты. Все получилось между делом. Марат уже летал, с удовольствием нащелкивая количество полетов, Светка днем работала в горкоме, а по вечерам училась в политехе.
По выходным одноклассники собирались у них — шум, песни, разговоры до утра… Разговоры, правда, становились все жарче, а мнения — полярнее. У Светки появлялось все больше оппонентов — по стране разворачивалась перестройка. Потом служили в Германии. Потом Шатров отправился исполнять интернациональный долг в Афганистан. Светка осталась дома — давиться в очередях за колбасой, отоваривать талоны на сахар и крупу, обозревать пустые полки магазинов… Впрочем, Светку этим было не пронять, она вся была в работе, а в остальном привыкла довольствоваться малым. Шатров получал от нее письма, в которых она описывала пленумы, городские партийные мероприятия, слеты. За тот период времени, когда Шатров гонял душманов в горах Афганистана, дома многое изменилось. У Светки умерла мать. В магазинах появилась дорогая колбаса, в стране потихоньку упразднили комсомол…
Какая потеря больше потрясла жену Марата, трудно сказать, только когда он вернулся — не нашел дома прежней Светки.
В ней словно выключили электричество — глаза потеряли прежний блеск, в них появилась несвойственная Светке отрешенность.
Горком закрыли — белое здание из стекла и бетона отдали под какой-то институт. Светка впала в депрессию.
Нет, она не начала пить и колоться, не кинулась по-бабски в романы. Нет. Она просто перестала светить…
Она могла сидеть с книжкой, делая вид, что читает, а потом вдруг спросить ни с того ни с сего:
— Как же это так? Как могло случиться, что все это оказалось не нужно?!
— Что, Свет, ты о чем?
А она только головой покачает.
Углубляться в Светкины проблемы у него не было времени: на службе он был загружен по уши и, кроме службы, приходилось подрабатывать — офицерской зарплаты не хватало.
Он понимал, что у Светки выбили почву из-под ног, отняли идола. Понимал, но помочь ничем не мог. У всех у них выбили почву, у всего поколения. Каждый должен теперь найти в себе силы пережить это, заполнить чем-то образовавшуюся пустоту. И он верил, что Светка найдет эти силы, она никогда не была слабой.
Афган научил его смотреть на подобные вещи жестче. Даже когда из средств массовой информации хлынул поток рассуждений о ненужности афганской войны, о напрасных жертвах и ложном патриотическом пафосе этого факта, он как-то интуитивно сумел разложить по полочкам своей души, что было нужно, а что — зря. Пустил в свою судьбу эту войну и запер ее там.
А вот Светку и это как-то сильно прибило.
— Сколько погибло там! Сколько увечных, — не унималась она. — И это все — зря?! Чья-то прихоть?
Шатров советовал ей ходить на митинги. Ему казалось — Светке нужно лишь выпустить пар, разрядиться.
Но митинги ее не захватили. Там собирались в основном одни старики. Молодежь растила детей, занималась добычей пропитания — строила гнезда. Старалась как-то приспособиться к новым условиям, выжить. И Светка перестала ходить на митинги. Она, умница, быстро поняла, что былую идеологию не вернуть, а тратить себя впустую не видела смысла. Инстинкт материнства был в Светке приглушен. Она не мечтала о детях. Как-то не хотела. А Шатров очень надеялся, что ребенок Светку успокоит, примирит с жизнью. Но ее эта идея не вдохновляла, и заводить детей она не торопилась. Потом Светка изменилась.
