Зинаида Леонидовна натянула на тугое литое тело кокетливое платьице с открытыми плечами почти такого же густо-кровавого цвета, как и у Ирины…
Она испуганно дернулась, оглянулась на распахнувшуюся дверь, словно ее застигли на месте преступления.
В одну секунду Ирина женским чутьем поняла, что ей подражают и что соперница потеряла уверенность…
— Вам это не поможет, — с вызовом заявила она.
Но тут «жук» подоспел на своих коротких ножках и опять ухватил Ирину за талию.
— Не сюда, не сюда… Нам напротив…
…Куда он меня ведет? Я хочу лечь на эту кровать… Зарыться лицом в подушку… Нет… Там чужой запах… Там властвует эта женщина…
Все равно хочу… Я уверена, что он тут же прибежит за мной следом, запрет двери… А всех выгонит… И ее тоже выгонит…
Зачем ко мне прицепился этот противный «жук»? Пусть отпустит! Я вернусь обратно…
— Ну как? — «Жук» был горд и доволен тем, что у Ирины глаза зажглись неподдельным восхищением.
Еще бы! Такой коллекции только позавидовать!
И хотя не он, а Владимир собирал эти раритеты, «жук» поневоле чувствовал и свою причастность — ведь именно он продемонстрировал их Ирине.
А она была единственной женщиной, способной оценить драгоценную коллекцию по достоинству.
И Ирина разом забыла и о Владимире, и о его «зеленой гадюке».
Глава 8
ХРУСТАЛЬ И ДАМАССКАЯ СТАЛЬ
В большой комнате, служившей Владимиру кабинетом, на высокой стене висел огромный восточный ковер. Он поневоле притягивал внимание тем, что совершенно не гармонировал с остальной обстановкой дома.
А на ковре, в лучших традициях горских народов, были размещены шпаги, кинжалы, кривые турецкие ятаганы, шашки, сабли.
Да легче сказать, чего там не было, чем перечислять с любовью и знанием дела подобранное холодное оружие.
Ирина подбежала к ковру, протянула руку…
Глаза разбегаются… Хочется тронуть и старинные посеребренные ножны, и длинный, прекрасно сохранившийся клинок с узкой бороздкой на лезвии…
О! По этому углублению должна стекать вражеская кровь после меткого, решительного удара…
Ирина без спросу снимала со стены то червленую тонкую сабельку, то массивный, тяжелый палаш. Прикидывала, взвешивала в руке, примеривала к себе…
Ну почему она не родилась мужчиной?! Сердце поет от восторга, а пальцы крепко и прочно ложатся в отполированные, едва заметные выемки на рукоятках — так привычно, словно это умение всосала она с молоком матери…
Нет, она наработала его тяжелым, изнурительным трудом… И тем приятнее, что труд этот был не напрасным…
Чуть позванивает гибкая дамасская сталь легкой изящной сабельки. Она как раз по руке Ирине… Может, ее делали для девушки? Для отважной амазонки? Или для хрупкого отважного юноши, по заказу, соразмеряя с его еще не великими силенками?
Кто был ее хозяином? Кому этот звонкий точеный клинок помогал в битвах?
На эфесе выгравирован 1837 год и что-то написано незнакомой вязью, видимо — имя мастера…
В этот год погиб на дуэли Пушкин… Глубокая старина для Ирины…
«Я вам пишу, чего же боле? Что я могу еще сказать?»
Интересно, почему только сейчас пришло в голову, что затертый и заученный образ Татьяны Лариной чем-то сродни ей, Ирине? Ведь Татьяна тоже бросилась в бой за свою любовь, сделала первый решительный шаг…
Но у пушкинской Татьяны не было такой острой легкой сабельки…
Выпад… укол… размах…
Со свистом рассекается воздух…
А «жук» почему-то испуганно отскочил в сторону…
Ирина улыбнулась и вложила свое оружие в потертые ножны.
— Не бойтесь. Не задену. У меня хорошая реакция.
— Ну что вы! Я просто отошел, чтоб не мешать… Вы, Ирочка, виртуоз! Просто загляденье!
В его лобастую голову пришла великолепная идея, и он опять потащил ее за собой, не дав вдоволь насладиться коллекцией, рассмотреть ее тщательно и с должным вниманием…
— Здорово… — бормотал он под нос, семеня короткими ножками. — Сейчас все обалдеют! Мы им покажем…
Первое, что Ирина увидела, были глаза Владимира.
Ага! Он невольно выдал свой восторг!
Не слабая нелепая девушка, перебравшая лишку, явилась перед ним, а воительница, амазонка с гордо поднятой головой… Рыжая Жанна д’Арк, сжимающая в хрупкой руке боевое оружие…
Хотя если бы не нелепая мешанина непривычных напитков, Ирине и в голову не пришло бы при всеобщем внимании обнажить свою саблю и сделать решительный взмах над головой…
Это было эффектно. В наступившей тишине раздался тоненький посвист, мелькнула в воздухе стальная молния и с оглушительным звоном высекла из рассеченного пространства тысячи ослепительных искр…
И в первую секунду никто не понял, что звонкий клинок со всего размаху вонзился в массивную хрустальную люстру…
С жалобным блямканьем рухнули срезанные подвески, лопнули лампочки, а вся массивная несоразмерная люстра покачнулась на крюке и рухнула вниз…
Оглушительный грохот…
Вспышка короткого замыкания…
И полная, непроглядная темнота…
Свет разом погас во всей квартире…
И хорошо, что погас. Страшно было бы взглянуть, что сталось с изящно сервированным столом, погребенным под обломками люстры… И ужасно было бы встретиться взглядом с кем-нибудь из присутствующих… А уж о том, чтобы найти в себе силы посмотреть в глаза Владимиру, и речи быть не могло…
Весь мир разом померк и погрузился во мрак.
Мамочка! Что я наделала! Надо срочно провалиться сквозь землю… Исчезнуть… Как будто и не было меня вовсе…
Или… Надо просто проснуться… Это дурной сон. Кошмар.
Я сейчас сделаю усилие… И открою глаза…
Они открыты. А вокруг темнота… И только пронзительно звенит тонкий, противный женский визг.
Мужчины молчали в шоке. Слава богу, люстра никого не задела, расплющив только стол и осыпав сидящих вокруг него осколками хрусталя.
Визжала Зинаида Леонидовна. И не столько от страха, сколько оттого, что кто-то из этих приличных чопорных мужчин во внезапно наступившей темноте вдруг молниеносно задрал ей юбку и крепко ущипнул налитую ягодицу. Больно, до синяка…
Визг длился и длился на одной пронзительной ноте, а потом перешел в бурные рыдания.
…Петька был ужасно доволен. Как вовремя он вернулся с прогулки, как раз успел к кульминации представления.
Он неслышно открыл дверь и на цыпочках подкрался к банкетному залу точно в тот момент, когда рыжая отцовская пассия со всего размаху саданула саблей по люстре.
