Честно говоря, Светлана была не в том состоянии, чтобы вообще что-то понимать. Всё смешалось в голове. В душе тоже тот ещё бедлам учинился. Она собрала силы и договорилась с Лёхой о встрече на следующий день. С облегчением попрощалась. Облегчение было временным. После разговора со Скворцовым пришлось отчитываться пере родителями, всполошившимися до крайности. Дружбу с Юркой они первоначально не слишком одобряли, однако со временем привыкли, считали Дрона своим человеком. Видя реакцию дочери на плохое известие, разнервничались. Не столько из-за Дрона волновались, сколько за Светлану переживали.
Светлана вынесла охи, ахи, расспросы, предположения. Покорно приняла валерианку. Отправилась в постель пораньше, забыв о конспектах к урокам, о непроверенных тетрадях. Забыв, собственно, обо всём, кроме одного. Она могла потерять Дрона. Думать об этом было невыносимо.
Снотворного в доме никогда не держали. Не возникало надобности. Теперь Светлана жалела об отсутствии в аптечке снотворного. Заснуть так и не удалось. Она лежала, смотрела в темноту сухими глазами и старалась ни о чём не думать. По-прежнему болел левый бок, но уже слабее. Терпеть можно. Терпеть нельзя было другое. Дурацкие воспоминания, связанные с Юркой, так и лезли в голову. Почему-то все - институтского периода.
Светлана и предположить не могла, что где-то в глубинах памяти хранятся, казалось бы, давно забытые эпизоды. Перед мысленным взором нёсся по институтскому коридору двухметровый широкоплечий парень, потряхивая копной тёмных кудрей. Это он тогда торопился Малькову отловить, помириться в который уже раз. Светлана тогда не знала, каков Дрон на самом деле. Думала, что он, пожалуй, был бы красив, не порть его мешки под глазами да пивное брюшко. Она, кажется, немного побаивалась его в те времена. Малькова хвастала: бывший десантник, крутой, выпить может больше всех, ничего не боится, всё умеет. Или вот другой эпизод, который вовсе непонятным образом затесался среди прочих. Дрон сидит на нижней ступеньке лестницы, вытянув вперёд длинные ноги. Носом уткнулся в книгу. Студенты, преподаватели спокойно обтекают его. Никто замечаний не делает. Весь вид Дрона олицетворяет самоуглублённую тягу к познанию. Ни у кого духу тогда не хватило сказать ему хоть слово. На каком же курсе это было? На первом или втором? Они не были знакомы. Она его и не замечала, пока Малькова с ним не схлестнулась. А вот, поди ж ты, помнятся и более ранние времена. Выходит, замечала? В монастыре Юрка вспомнился. Как он тогда Наталье сказал? “Я не знаю, что этому чучелу надо”. Или он не чучелом Светлану назвал? Пугалом? Без разницы. Так обидно было. И жалко было обоих, Малькову и Дрона, прощающихся у метро. Натка замуж выходила, в Германию на ПМЖ отбывала. Они стояли, опустив головы, тихо говорили. Светлана не решилась подойти. И не спрашивала потом, о чём они говорили. Язык не поворачивался спрашивать. У Дрона после Наткиного отъезда глаза сделались глазами побитой собаки.
Ворочаясь с боку на бок, постоянно перекладывая подушку, то сбрасывая одеяло, то заворачиваясь в него с головой, Светлана встретила рассвет. На сердце мелкими волнами плескалась маята. В одно верилось беспрекословно. Дрон жив. Она бы почувствовала, случись самое худшее. Она иногда чувствовала Юрку. Только значения своим ощущениям раньше не придавала. Если можно перелить в него хоть капельку своих сил, пусть они перельются. Малькова давным-давно рассказывала о подобных вещах. Термин называла. То ли биоэнергетика, то ли парапсихология. Светлана напрягалась всем организмом, и ей мерещилось: невидимая глазу энергия истекает из неё в нужном направлении. Лишь бы дошло до Юрки. Лишь бы он жил. Дрон права не имеет умирать, когда так нужен разным людям. Как воздух, нужен ей, Лёхе Скворцову, своим родителям. Наташке Мальковой тоже нужен. Никто сейчас не смог бы разубедить Светлану, что за тысячи километров, в своей чистенькой, сытой, благополучной жизни Натка не мечется от непонятной тревоги, не вспоминает Дрона. Если Светлана, очень любящая Дрона, как человека любящая, страдает, то Малькова, любившая его, как мужчину, и подавно должна. Пусть. Пусть хоть тревога её беспокоит, предательницу. Разве можно любовь предавать? Как она вообще могла Юрку бросить? Ведь это же Юрка!
Весь рабочий день Светлана производила на окружающих впечатление зомбированного существа. Сама она чувствовала себя обессиленной. С тяжёлой, мутной головой. С тревогой на сердце и в мыслях. Павел Николаевич подходил к ней несколько раз, задавал непонятные вопросы. Она поднимала на него беспомощные глаза. Морщилась, силясь понять, о чём он ей толковал. Не понимала. Люська заглянула после шестого урока. Взашей вытолкала дежурных, убиравших класс. Закрыла дверь. Спросила требовательно:
- Ну, что произошло? Колись давай!
Светлана очнулась, вернулась в реальность от её грозного тона. Ответила тихо, с жалобным всхлипом:
- У меня друг умирает. Лучший друг. Самый лучший. Понимаешь? А к нему не пускают.
Люська села рядом. Помолчала. Поинтересовалась грубо:
- Это Дрон твой, что ли?
- Ага, Дрон… - и опять получился всхлип.
- Лекарства нужны?
- Не знаю. Я ничего толком не знаю. Сегодня, наверное, будет ясно.
Люська опять помолчала. Ни о чём больше расспрашивать вопреки обыкновению не стала. Поняла, не до обсуждений Светлане.
- Вот что, Аркадьевна. Топай-ка ты, мать, домой. Поспи немножко. Приведи себя в порядок. А то на тебя смотреть страшно.
- Я днём спать не умею, не могу.
- А ты через “не могу”. Ты что, хочешь от переживаний прямо в больнице в обморок рухнуть? У друга на глазах? Вот тогда он точно в ящик сыграет.
Люська чушь молола, но некоторая справедливость в её словах просматривалась. Светлана не стала спорить. Пошла домой. На глазах у изумлённой матери забралась в постель и… уснула крепчайшим сном.
Впервые в жизни, если, конечно, не считать младенческого периода, она днём спала. Измученная нервная система жаждала передышка, отдыха. Не только жаждала, но и сон цветной себе позволила.
Странный, надо заметить, сон. Как будто ранним ясным летним утром стоит Светлана на огромном поле. По щиколотку в мягкой траве стоит. Босая, в сарафанчике. Небо чистое, светлое. Ни облачка. Солнце яркое. Надо бы панаму надеть, иначе солнце лицо и шею, и плечи мелкими веснушками обрызгает. Мучайся потом, своди эти солнечные знаки отличия. Но так ласково ветерок лицо овевает, так нежно волосы треплет. Не хочется панаму надевать. Ничего вообще не хочется. Стоять вот, подставляя ветерку лицо, ни о чём не думать, впитывать в себя счастье единения с окружающим миром. И вдруг Дрон проявился. Как на фотобумаге, лежащей в реактивах. Тёмный весь. Кругом свет золотой, а Юрка весь-весь тёмный. Но каждую чёрточку разглядеть можно, каждую мелкую деталь. За спиной мешок - не мешок, рюкзак - не рюкзак, поклажа неясная. Светлана знает откуда-то - парашют. И знает, что Дрон прыгать собрался. Особой сложности затяжной прыжок сделать хочет. Отговаривать его надо от глупой затеи. Страшно Светлане. Словно ледяным холодом повеяло. Солнце. Жара. А ей холодно. Просит Юрку:
