Мне холодно.
На французском мой мозг застрял в какой-то уродливой петле и до сих пор не может из нее выбраться. Я представляю синяки Регины. Потом думаю о том, как их однажды увидел Джейми, крупным планом и при тесном общении; Джейми жил у нее дома; Регина лишилась с ним девственности. А потом пытаюсь представить себя на ее месте. С ним. И думаю о том, каково это — отдаваться человеку, а затем видеть его с кем–то другим. И понимаю, почему Регина старается сделать больно Джейми, встречаясь с Энтони.
Мысли об Энтони возвращают меня к синякам. И все начинается сначала.
Эти синяки — дело рук Энтони. Должно быть так.
Вспоминаю, как он схватил ее за руку на вечеринке плавательной команды — достаточно сильно, чтобы кожа изменила цвет. Мне хотелось оторвать от нее его пальцы. Хотелось помочь ей, а я не знала, почему.
Я понимала — что–то было не так.
Знает ли Джейми? Он именно поэтому так защищает ее?
Он не может знать. Если бы он знал, давно бы уже наехал на Энтони.
Стоит ли что–то говорить?
Если я расскажу Джейми, у Джейми что-нибудь начнется с Энтони, и возможно, они в прямом смысле слова поубивают друг друга. А если я неправа? Если Регина сказала правду, и они с Энтони делают некие вещи — ни малейшего понятия не имею, какие — и это заканчивается синяками? Тогда я буду выглядеть, как полная и совершенная неудачница.
Такое возможно? Люди занимаются чем–то в таком духе?
Но если я все-таки права, и я не скажу Джейми, Энтони продолжит бить Регину, а Регина продолжит ему это позволять... потому что рядом нет никого лучше? Потому что думает, что заслужила? Потому что она не знает другого обращения?
Вдруг ей нужна помощь, а я ничего не делаю?
Дело в том, что в начале года я обещала себе держаться подальше от забот других людей и лишний раз не открывать рот. И один раз уже нарушила обещание, из-за Конрада.
Разве я чем-то обязана Регине после всего, что она мне сделала и как она со мной обращается?
Я пинаю огромную гору серого подтаявшего снега, отправляя в воздух грязное ледяное крошево. Почему ко мне все время попадает информация, которая должна быть у других людей? Информация, которую я не могу передать, не вызвав неизбежный провал?
Не могу сейчас думать об этом. Мне нужно думать о прослушивании — обо всей музыке, которую я слушала неделями, о том, что это мой шанс стать певицей, которой я хочу быть.
Выталкиваю Регину из своих мыслей.
Я ищу вдохновения в самом угнетающем, безнадежном и сером мартовском небе в моей жизни, когда ко мне подъезжает машина Джейми.
— Энджело попросил тебя забрать, — говорит он, наклоняясь, чтобы поговорить со мной через окно со стороны пассажира.
Я однажды слышала от кого-то, что парни не должны быть красивыми — девочки красивые, а парни привлекательные. Джейми определенно привлекательный, горячий и все такое. Но он еще и красивый, даже когда злится на меня.
Если Джейми удивлен моим новым образом, он этого не показывает. В глубине души, за всем остальным, происходящим между нами, я разочарована, что он ничего не говорит и не замечает, как я изменилась.
— Где Энджело? — спрашиваю я.
— Еще на работе. Готова?
Я замерзла — нет ничего лучше, чем сесть в машину и почувствовать прилив тепла — но нет, я не готова. Я злюсь, смущаюсь и паникую. Я не ожидала, что увижу его. У меня нет объяснений тому, что я сказала Конраду на дискотеке в День Валентина. Я не могу ничего рассказать о Регине, потому что не уверена в том, что видела, и не хочу казаться невежественной или глупой.
Петля в голове затягивается еще туже.
Джейми наклоняется еще сильнее и открывает пассажирскую дверь изнутри.
— Нам нужно поговорить, — произносит он.
Моя прическа и наряд весь день казались мне довольно классными, но в ту же секунду, когда за мной закрывается дверь машины, я чувствую себя самозванкой, наряженной в чужой костюм. Пока мы выезжаем с парковки, я опускаю солнцезащитный козырек, чтобы посмотреться в маленькое зеркало и напомнить себе, как я сегодня выгляжу и какой я стала.
От меня не укрылось, что за последние 24 часа я смотрела в зеркало чаще, чем за последние два года. Но я больше не имею ничего против своего отражения — более того, не могу перестать на него смотреть. Может, потому что мне наконец нравится то, что я вижу. Или оно просто перестало мне не нравиться.
Это пример двойного отрицания, которое позволяет яснее донести мысль? Надо будет спросить у Кэмбера.
Глядя в зеркало, я ощущаю, что Джейми на меня смотрит. Я не обращаю на него внимания и поднимаю козырек обратно, пальцы холодные и красные от того, что я была на улице без перчаток или карманов. Я их почти не чувствую, когда начинаю растягивать дырки на колготках, чтобы сделать их еще больше.
— Ты очень хреново поступила, — говорит он.
У меня краснеет лицо. Я слишком сильно дергаю свои колготки, и две небольшие дырки становятся одной большой. Натягиваю платье пониже, чтобы ее прикрыть.
— Ты на меня злишься?
— Да, можно и так сказать, — говорит он.
Ненавижу осознавать, что совершила поступок, из-за которого я ему не нравлюсь. Хотя что–то удерживает меня от извинения.
— А что случилось, когда вы ушли? — говорю я, пытаясь притвориться, что меня не особо это волнует.
— Я отвел его домой.
— Ты привел его домой в таком виде?
— Миссис Де видала и похуже, — говорит Джейми.
— Как ты прошел мимо Кэмбера?
— С Кэмбером все в порядке, — отвечает он, словно это все объясняет.
Мы останавливаемся на светофоре, и он вытирает рукавом лобовое стекло, запотевшее от нашего дыхания. Потом он опирается на свою дверь и просто смотрит на меня, пока у меня не лопается терпение.
— Я так сказала, потому что это правда. И ты это знаешь.
— И? — говорит он с неподдельным замешательством, будто не понимает, почему влюбленность Конрада в него — такое большое дело.
Загорается зеленый.
Он трогается с места.
И я понимаю, что это не большое дело. Даже не малейшее.
Один любит другого, который не отвечает ему взаимностью. Такое бывает — возможно, постоянно, если ты Джейми Форта. Волноваться не о чем.
Так с чего я взяла, что это большое дело? Потому что Конрад — гей? Потому что Джейми — не гей?
Мне-то какое дело?
Независимо от ответа на этот вопрос, ясно одно: Джейми Форта гораздо лучше, чем я.
Может быть, Регина пыталась сказать мне именно это.
Я вдруг занимаю оборонительную позицию:
