и смотрит на него.
– Я ничего не понимаю в играх, Макс. И лгать тяжело, практически невозможно. Лучше промолчать, если уж совсем никак нельзя по-другому. Иногда правда слишком жестокая, чтобы её произносить вслух. Я бы не стала намеренно вызывать в тебе ревность или смотреть, как ты отреагируешь на мои слова. Сказала, как чувствую и считаю. Я думала, ты помнишь. Кажется, я несколько раз рассказывала о брате и о том, как он мне дорог. Единственный близкий мне человек, для которого я не кусок мяса и не инструмент для ублажения чьих-то амбиций.
– Прости меня, – вот теперь черты его становятся мягче, а лицо перестаёт напоминать трещины в обветренных скалах. – В последнее время я много вспоминаю прошлое. Есть вещи, которые до сих пор слишком живучи. Я бы хотел забыть об этом, правда. Но память стереть невозможно. Это значит только одно: я должен поменять вектор своего отношения к подобным моментам, чтобы не подозревать, не видеть двойное дно там, где его нет и не может быть.
– Я не обижаюсь и не сержусь, – Альда прикасается к руке Макса, и он накрывает её пальцы горячей ладонью.
– Я ревнивый засранец, да?
У него дёргается уголок губ, но улыбка получается невесёлой, с горчинкой.
– Есть немного, – ей бы хотелось стереть с его лица печаль и досаду, но после марафона телефонных звонков, что устроили в кафе мать и Коля, она хорошо понимает, почему Максу сейчас непросто.
Он тяжело вздыхает, крутит головой, а затем смотрит глаза в глаза.
– Ты одёргивай меня, если я зарываюсь или делаю что-то не так. Когда кто-то сдерживает, справиться легче с… подобными вспышками.
– Хорошо, – соглашается Альда, – а теперь поехали?
Она заезжает в магазин и покупает две вазы. Выбирает быстро, не задумываясь. Макс хмыкает и берёт третью. Это намёк. От него – горячо в груди. И глаза обжигает соль. После неловкого момента они снова слишком близко. Ей хватает мимолётного прикосновения, чтобы сердце стучало громче.
– Знаешь, что нам нужно? – спрашивает Макс, когда они снова дома, и цветы нашли своё пристанище в вазах.
Альда любуется ими. Когда она выступала на сцене, цветов было слишком много. Горы цветов. Охапки. Слишком много, чтобы ценить их свежесть и красоту, изысканность или дороговизну. Ей дарили цветы в букетах и корзинах. Они стояли везде: дома, в гримёрной. Часть цветов она нередко привозила в родительский дом.
Коля ей цветов не дарил. Ни разу. Наверное, считал, что их значение обесценилось для Альды. Возможно, так оно и было, но сравнить ощущения, когда дарят тебе цветы за талант, а когда лишь потому, что ты девушка, которая нравится, у неё не было возможности.
Кто бы подумал, что она будет сейчас думать об этом и прислушиваться к ощущениям. Да что к ним прислушиваться? Ей не просто приятно. Это восторг – чистый, горделивый, похожий на разноцветного петушка, что трясёт ярким хвостом и радует глаз.
– Альда? – в голосе Макса крадётся напряжение, отражается от стен, чтобы голодными зубами впиться в её душу, и Альда настораживается, выныривает из созерцательности
Альда не боится, нет. Но они слишком часто ходят по кромке обрыва. Ей бы не хотелось сейчас сигануть вниз, не разобравшись толком, что ждёт её здесь, наверху. Внизу она однажды побывала. Там нет ничего интересного.
– Что же нам нужно? – произносит нехотя и замирает в ожидании.
– Проговорить. То, о чём мы до сих пор молчим. Обменяться историями. Моё отсутствие, – он кладёт руку на колено той ноги, где дальше ничего нет, кроме протеза, – на твою сине-багровую змею, – кивает головой на ту ногу, где навсегда останется метка, что не позволит ей забыть тот день.
Альда медлит, собираясь с духом.
– Это нелёгкий разговор. И… давай мы поговорим об этом позже, не сейчас, когда у нас не так много времени. Валера скоро придёт. Я бы не хотела, чтобы он видел меня расстроенной, а так непременно будет, если я начну рассказывать свою историю. Я не уклоняюсь, нет. Прошу отсрочки.
Макс кивает, соглашаясь. Но, наверное, он разочарован, а может, и нет, – по лицу не понять. Спрятался поглубже. Минута. Две. Как долго тянется время, когда слишком тихо, но всё меняется, как только раздаётся звонок в дверь.
– А вот и я! – залетает лохматым чёртом Лиза. – Вы тут ещё не покусались? Не подрались? Надеюсь, скучали по мне?
В ней энергии – на сто тысяч ватт. Сияет, как летнее солнце.
– А я тут чуть не подралась. Дебил какой-то чуть меня не подрезал, представляете?
– Кто посмел мою сестрёнку обидеть? – включает Макс Большого Брата, и у Альды снова сжимается сердце: так у них легко общение складывается, совсем другой формат.
Правда, на Валеру ей грех жаловаться, но он всё же старше, и поэтому вот этой лёгкости, воздушности в их отношениях нет. Больше покровительственное снисхождение с его стороны. А она… всегда слишком сдержанная, чтобы выражать эмоции открыто.
– Да ну его! – отмахивается Лиза. – Будто поговорить больше не о чем! Ничего не случилось – и ладно. Так, нервы пощекотали немного.
Больше она ничего сказать не успевает – снова звонят в дверь.
– Это, наверное, Валера, – улыбается Альда.
Макс невольно подтягивает живот, хоть там и втягивать нечего. Альде становится смешно. Видимо, лёгкость касается крылом и её души: становится всё легче и легче улыбаться, говорить какие-то милые банальности, шутить. Оживать. Оттаивать. Сейчас она чувствует это явно.
Рядом с Максом и Лизой пробуждается не только тело, но и душа. Комфортно, как в любимой одежде. Как с любимыми книгами, когда можно не скрывать радости или огорчения, быть настоящей.
Она открывает дверь сама. Вместе с Валерой из открытой подъездной двери врывается в полутёмный коридор солнце. Вызолачивает светлые волосы, тёмную щетину и улыбку. Альда невольно любуется им. Не красавец, но обаятельный. У него такие же тёмные глаза, как и у неё. И когда Альда и Валера рядом, всем видно, что они родственники.
Брат пересекает порог, всё ещё продолжая взглядом обнимать Альду.
– И снова здравствуйте! – раздаётся боевой голос Лизы. Девушка сверкает глазами и громко сопит, видимо, даже
