Катарина Хагена - Вкус яблочных зёрен (ЛП)

полоску.

— Что случилось?

— Ничего. Я только подумал о том, что ты скоро опять уедешь. Что ты продашь дом, и

потом никогда снова сюда не вернёшься или может быть, только однажды, через сто лет в

инвалидной коляске, которую будут толкать твои правнуки. И что они прикатят тебя на

кладбище, и ты бросишь яблоко на мою могилу и пробормочешь: "Кто это был, как он

выглядел? Ах да, я вспоминаю, он был парнем, которого я всегда подкарауливала голым!" И

потом из твоей всё ещё величественно поднятой шеи станет просачиваться поющее

фальцетом хихиканье. И твои правнуки испугаются, и как раз в тот миг перестанут тебя

удерживать, когда захотят транспортировать тебя назад к отвесной плотине позади шлюза. И

ты покатишься обратно и грохнешься в воду, но как раз в это мгновение откроются ворота

шлюза и ...

— Макс.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

— Мне жаль, я всегда так много говорю, когда боюсь. Ладно. Иди и поцелуй меня.

Мы почистили яблоки и сварили двадцать три банки яблочного мусса. Больше банок я

найти не смогла. У нас были спазмы мышц и мозоли от вращения их по тёрке. К счастью, в

этом доме имелись две тёрки, одна большая и одна маленькая, так что мы оба могли их

перетирать. Мы попробовали пюре с корицей и с небольшим количеством муската. Я взяла

три яблочных семечка, очистила от кожуры и разрубила на куски, потом бросила их в пюре.

Тёплый, сладко-земляной запах сваренных яблок наполнил каждый угол дома, и даже

кровати и занавески так пахли. Это был чудесный яблочный мусс.

Следующие дни я провела в саду. Я осторожно вырвала горы сныти и травы бородавки,

и стебли флоксов, и маргариток из живой изгороди. Водосбор обыкновенный, который был

засеян на дороге, я выкопала и посадила в клумбы. Я срезала побеги сирени и жасмина,

чтобы колючие кусты крыжовника снова получили солнце. Маленькие жёсткие отростки

горошка я осторожно отделила от не надёжных стебельков и подвела к забору, или привязала

к палке. Незабудки почти засохли, только тут и там ещё моргали синим цветом поверх

растительности. Большим и указательным пальцами я вытягивала снизу вверх тонкие

стебельки, чтобы очистить семена, потом подняла руки к ветру и позволила разлететься

маленьким серым зёрнышкам.

В день моего отъезда Макс проводил меня к остановке.

Когда автобус завернул в улицу, я сказала:

— Спасибо за всё.

Он попытался улыбнуться, но у него не получилось.

— Забудь.

Я вошла в автобус и села на свободное место. Когда автобус дёрнулся с места, меня

отбросило назад на спинку кресла.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Эпилог.

Я сижу за письменным столом Хиннерка, и смотрю во двор на голые липы. Вообще-то

я знаю, как сад выглядит зимой. Уже одиннадцатый раз я защищаю его от мороза:

укладываю сосновые ветки на клумбы, обёртываю кокосовые циновки вокруг подрезанных

чувствительных кустарников многолетника и розы. В феврале пастбище перед домом

полностью покрыто подснежниками.

На письменном столе лежат записи Бременского архитектора и автора эссе, который

отмечал события и феномены Бременской художественной сцены в двадцатые годы, и

эмигрировал позже в Америку. Я редактирую его архив.

Карстен Лексов умер через год после Берты. Просто упал, с ножницами для роз в руке.

Мой сын ездит на скейтборде между липами во дворе со своими друзьями. Я должна

сдерживаться, и не стучать в стекло, чтобы попросить его подтянуть выше брюки, и

застегнуть куртку. Но, пожалуй, я долго не выдержу.

Он замёрзнет.

Уже несколько дней я готовлю верхние комнаты к приезду моих родителей. Мой отец

решил уехать из Южной Германии потому, что возросла тоска моей матери по родине. Она

много плачет и мало ест. Она удаляется.

Она забывает.

Иногда Криста не знает, готовила ли она уже или нет. Иногда также забывает, как что-

то варят. Возможно, здесь в доме это станет для неё проще, но я этому не верю. И я также не

думаю, что мой отец в это верит.

Я всё ещё не видела Миру, хотя она теперь и принадлежит к семье, время от времени

она нам звонит. У Макса есть большой контракт. Она всё ещё партнёр в канцелярии и живёт

уже одиннадцать лет с преподавательницей в одной квартире в старом берлинском доме.

Когда я ей звоню, мы не говорим о Розмари. Мы так стараемся о ней не говорить, что можем

слышать свои дыхания в телефонной линии. И шум ночного ветра в ветвях ивы.