— Я буду рядом, Бадрид. Я всегда рядом. Потому что ты… Ты мое сердце. И только ты моя жизнь!
И мир перестает существовать.
И все становится неважным.
Только мы вдвоем. Рука об руку.
И наш пусть, усыпанный лепестками роз. Увитый цветущими розами.
И я верю. Верю. Каждым ударом сердца. Так теперь будет всегда!
Вся гарь развеялась ветром и осталась позади.
— Сын.
Я замираю. Крепче сжимаю руку любимого.
Бадрид обещал, что на нашей свадьбе будут все.
Он собирался сделать все, чтобы каждый пришел нас поздравить.
Не просто поздравить. А признать тем самым наш союз. Официально признать.
Но…
К этой встрече я все же была не готова.
До последнего верила, что Карим Багиров настолько упрям, что не появится на нашей свадьбе!
— Да, отец.
Бадрид выглядит каменно невозмутимым. Только сжимает в ответ мою руку в знак поддержки. Вскидывает голову, смело глядя в глаза отцу, который наверняка никогда не признает нашей свадьбы.
А я стараюсь не смотреть в его прожигающие черные глаза.
В них все кричит о том, что он не смирился.
Вместо этого рассматриваю мать Бадрида.
Тонкую, совсем миниатюрную женщину.
Ни один из сыновей совсем на нее не похож. Тонкие черты лица. Очень мягкие. Очень нежные. Наверное, если бы у них родилась дочь и пошла в нее, она затмила бы всю столицу своей красотой!
— Я признаю твою брак и твоего наследника.
Отец Бадрида чуть наклоняет голову.
— Каждый человек в этой жизни имеет право на ошибку. Я надеялся, что мои сыновья их не совершат. Но у тебя впереди долгая жизнь. Бадрид. На то, чтобы все осознать и все исправить. Мое слово такое. Аннулировать этот брак я не буду пытаться. Ребенка тоже признаю законным. На этом все.
— Ошибка, отец, решить, что власть и богатство самое главное в жизни, — Бадрид точно так же чуть склоняет голову. — Но в ней есть вещи намного дороже. Ты знаешь, что дорого. Знаешь цену всему. Но до сих пор не узнал, что есть на земле то, что бесценно.
Он увлекает меня дальше, к другим гостям.
— Бадрид, — шепчу, сжимая его руку. Тяну на себя.
— Это плохо. Он не смирился! Может, стоит попытаться поговорить с матерью? Как женщина женщину она может, меня поймет? Или хотя бы выслушает?
— Мари. У отца не бывает правильных решений, кроме тех, которые принимает он. Но то, что он пришел и все же признал наш брак законным. Ты даже не представляешь, как это для него много! Считай, что он переступил через себя и признал наш брак!
— Как ты в свое время?
Улыбаюсь, чувствуя, как отлегает от сердца.
В последнее время я стала забывать. Чего стоят для Багировых их принципы!
— Как я, — шепчет Бадрид, целуя мне руку.
— Может, сбежим отсюда?
Вкрадчиво шепчет на ухо голосом настоящего змея-искусителя.
— Торт нам привезут, а фейерверки будет видно даже и с другого конца света!
— Сбежим, — шепчу, выпуская из клетки голубей.
И знаю.
Там, на свободе, именно эти голуби обязательно соединяться и никогда не расстанутся
52 ЭПИЛОГ
* * *
— Бадрид!
Она кричит, сжав мою руку так, как будто способна ее оторвать.
Блядь. Кричит!
А я ни хера. Ни хера не могу сделать!
Я поставил на уши всю клинику!
По десять раз пообещал расстрелять всех врачей, которые на деле ни хера не врачи, а самые настоящие коновалы.
И руки им оторвать. И яйца отрезать.
Но ни хрена не помогает.
Моя девочка все равно кричит от боли! А все, что они способны сделать, это советовать ей правильно дышать и тужиться!
Какой урод вообще продал им чертовы дипломы? За какие бабки они получили звания лучших врачей?
— Тебе не надо здесь быть… Ты не должен!
Шепчет, обмякая от очередной судороги боли.
— Тсссс… Тс, маленькая!
А внутри все проворачивается так, как будто там сто ножей орудует. Перемалывают все кишки в фарш!
Никогда. Никогда я, мать его, не чувствовал себя таким бессильным!
Моей женщине, моей маленькой, хрупкой девочке так больно, а единственное, на что я способен. Это тупо протирать влажной салфеткой ее мокрый от пота лоб!
— Прости меня, Мари, — шепчу и сам себя ненавижу.
Ребенок слишком большой.
Но она отказалась от кесаревого, а я не настоял!
Может, надо было усыпить ее и не думать?
Только смотрю в ее глаза.
Глажу в ответ до побеления вцепившиеся в мою руку пальцы.
И, блядь, не могу.
Не могу пойти против ее воли. Против ее тихой просьбы!
Пока. Пока не могу!
Но если это продлится еще больше часа!
Плевать мне будет на все обещания!
Блядь.
Это же самый настоящий ад!
Ее крики будут звенеть у меня в ушах до конца моих дней! Самым страшным кошмаром!
— Ты должен подождать за дверью. Так делают все мужчины, — лихорадочно шепчет, еще сильнее сжимая мою руку.
— Ты не должен этого видеть и быть здесь! Бадрид! У тебя же миллион дел!
— Дел, — цежу сквозь зубы, еле сдерживаясь, чтобы не придушить очередное светило. Которое приходит на смену прежнему.
— Каких еще дел, Мари? Разве есть дела важнее, чем ты?
— Мужчины не должны этого видеть!
Беспомощно шепчет, и снова кричит.
Кричит, мать его. От боли!
Что там делает этот новый коновал?
Я таки реально. Оторву ему сейчас голову!
Но…
Это что еще за писк? Ооооооо…..
— Мальчик. У вас мальчик, — сообщает эта бесчувственная машина в белом халате.
— Такой боевой. Сразу видно. Будет большим человеком. Вон, как о себе заявил.
Точно. Заявил. Так, что уши заложило!
Но я не отрываюсь от Мари.
Склоняюсь над ней, повалившейся на подушку.
Утираю градом текущий пот с лица.
— Мари. Девочка моя!
Покрываю поцелуями ее мокрое лицо.
Блядь.
У самого руки трясутся!
Как она это пережила!
Я б жизнь отдал, только бы избавить ее от этого ада!
— Бадриииид! Где он? Дай мне его! Прошу!
Шепчет, а у самой сил ведь совсем не осталось!
А я уже готов нашлепать по попе того, кто там так громко орет за моей спиной!
— Тебе надо отдохнуть, — шепчу, а внутри до сих пор все дрожит.
Откуда в ней столько силы? В такой хрупкой?
Блядь.
Ни за что не позволю ей пройти этот кошмар еще раз!
Яйца себе узлом завяжу и буду терпеть!
Потому что средства могут и не сработать!
— Прости меня, девочка, — шепчу, нежно гладя ее лицо. — Прости за этот ад!
— Ты что?
Шепчет и улыбается. Неземной какой-то запредельной улыбкой.
— Где он? Где наш малыш? Почему мне его не дают? С ним что-то не так?
Цепляется руками за мои пальцы.
— Тебе отдохнуть надо, — понимаю, что еле ворочаю языком. А в горло будто стекла битого насыпали. — Им врачи займуться. Няньки там. Есть кому!
— Бадрид Каримович. Ваш сын.
Мне протягивают этот кричащий сверток, который умудрился устроить тут самую настоящую глобальную катастрофу.
— Ну? Ты чего? Робеешь?
Мари улыбается. Расцветает. Светится вся, глядя на сморщенного маленького гнома.
— Я? С чего это? Я бы…
Черт!
Принимаю на руки теплый комочек.
Смотрю в глаза, и….
Пропадаю. Намертво пропадаю. Забываю дышать.
Осторожно трогаю крохотные ручки.
— Наш… Сын…
Хрипло выдыхаю, впиваясь в черные, как маленькие угольки, глаза.
А внутри все разрывается на части.
И что-то такое начинает печь в глазах.
Надо же. Кроха такая. А уже под кожей. Сразу. С одного взгляда!
Ее колдовство! Ее глаза! Что с ума меня сводят с самого единственного взгляда!
— Сын…
Шепчу, чуть поглаживая черные волосики.
Осторожно. Чтобы ничего ему не повредить!
А маленький тиран начинает громко и требовательно чмокать губами.
— Давай его мне. Иди ко мне, малыш!
Мари уверенно протягивает руки.
Без всякого страха берет на руки эту кроху.
