У меня всегда было подозрение, что Руми не так-то прост и что его темное нутро когда-нибудь да вылезет наружу. Однако даже я не ожидал, что он пьет вино. Совершенно непростительно. Говорят, в падении Руми виноват Шамс, что, не будь его рядом, Руми вернулся бы к своей прежней жизни. Но я так не думаю. Не то чтобы я сомневался в дурных качествах Шамса или в его дурном влиянии на Руми — что есть, то есть, — но вот вопрос: почему Шамс не имеет влияния на других ученых мужей, например на меня? Вероятно, у этих двоих гораздо больше общего, чем думают люди.
Некоторые слышали, как Шамс сказал: «Ученый муж живет в отметинах своего пера. Суфий любит и живет на следах!» Что бы это значило? Очевидно, Шамс считает, будто ученый только и делает, что говорит, а суфий идет. Но Руми тоже ученый, разве нет? Или он больше не считает себя одним из нас?
Если бы Шамс пришел в мой класс, я бы прогнал его, не дав ничего сказать в моем присутствии. Почему же Руми не поступает так же? Что-то с ним не так. Начнем с того, что у него жена-христианка. Мне плевать, что она перешла в ислам. Христианство в ее крови и крови ее ребенка. К несчастью, горожане не воспринимают угрозу христианства с надлежащей серьезностью и не имеют ничего против того, что мы живем рядом с иноверцами. Тем, кто настолько наивен, что верит им, я всегда говорю: «Разве могут смешаться вода и масло? Вот и мусульманам и христианам не следует жить вместе!»
Из-за того, что у него жена-христианка, да еще из-за того, что он печально известен своей терпимостью по отношению к меньшинствам, в моих глазах Руми всегда был самым ненадежным человеком в нашем городе. Когда же под его крышей поселился Шамс Тебризи, он окончательно сбился с истинного пути. Своим ученикам я каждый день напоминаю о том, что им надо быть настороже, иначе они попадут в лапы шайтана. А ведь Шамс — олицетворение дьявола. Уверен, это он послал Руми на постоялый двор. Одному Всевышнему известно, как Шамсу удалось уговорить Руми. Но разве не шайтан заставляет добродетельных людей совершать богохульства?
С самого начала у меня были подозрения насчет Шамса. Как он посмел сравнить пророка Мухаммеда, да будет он благословен Богом, с безбожным суфием Бистами? Разве не Бистами говорил: «Смотрите на меня! Велика моя слава!» И он же говорил: «Я видел, как Кааба[28] движется вокруг меня!» Этот человек утверждал: «Я — кузнец самого себя». Если это не богохульство, тогда что это? И его повторяет Шамс, его он почитает. Подобно Бистами, он тоже еретик.
Единственная добрая новость заключается в том, что горожане наконец-то очнулись. Наконец-то это свершилось! С каждым днем у Шамса все больше противников. А что они говорят! Даже мне иногда становится страшно.
В банях и чайных, в полях и садах люди в ярости готовы разорвать его на куски.
В медресе я пришел позднее обычного, не в силах отделаться от мрачных мыслей. Едва я открыл дверь в классную комнату, как почувствовал, что творится нечто неладное. Мои ученики сидели правильными рядами, но были бледными и, на удивление, молчаливыми, словно увидели призрак.
Я сразу понял, в чем дело. У открытого окна, прислонившись к стене, с наглой усмешкой на безволосом лице сидел не кто иной, как сам Шамс из Тебриза.
— Салям алейкум, шейх Ясин, — произнес он, не сводя с меня твердого взгляда.
Я помедлил, не зная, стоит ли с ним здороваться, и решил, что не стоит. Вместо этого я повернулся к ученикам и спросил:
— Что этот человек тут делает? Почему вы впустили его?
Смущенные, испуганные ученики не посмели мне ответить. Зато Шамс как ни в чем не бывало нарушил молчание. У него был наглый тон, и он не мигая смотрел на меня.
— Не ругайте их, шейх Ясин. Это была моя идея. Я проходил поблизости и сказал себе: «Почему бы не задержаться и не посетить в медресе человека, который, насколько известно, больше всех остальных горожан ненавидит меня?»
Февраль 1246 года, Конья
Беззаботно болтая, ученики сидели на полу, когда дверь внезапно распахнулась и в классную комнату вошел Шамс Тебризи. Все тотчас замолчали. Так как я много слышал о нем необычного и плохого, в первую очередь от нашего учителя, то испугался, подобно всем остальным мальчикам. А Шамс был как будто дружески расположен к нам и совершенно не смутился нашим приемом. Поздоровавшись, он пояснил, что пришел перемолвиться словом с шейхом Яси-ном.
— Наш учитель не любит, когда в классе чужие. Наверное, вам лучше поговорить с ним в другом месте, — сказал я, надеясь избежать неприятной встречи.
— Спасибо за заботу, молодой человек, однако иногда неприятные встречи не только неизбежны, но даже необходимы, — проговорил Шамс, словно прочитав мои мысли. — Но не беспокойся. Я надолго не задержусь.
Сидевший рядом со мной Иршад процедил сквозь зубы:
— Ты только посмотри, как он спокоен! Настоящий дьявол!
Я кивнул, хотя не был уверен, что Шамс похож на дьявола. Сидя напротив него, я не мог не восхититься его прямотой и смелостью.
Спустя несколько минут пришел, как всегда, нахмуренный шейх Ясин. Он сделал всего пару шагов, как вдруг остановился и тревожно заморгал, глядя в сторону нежданного гостя.
— Что этот человек тут делает? Почему вы впустили его?
Мы все в страхе переглянулись и стали перешептываться, но, прежде чем кто-нибудь успел произнести хоть слово, Шамс сам заявил, что, мол, был неподалеку и решил навестить человека, который больше всех остальных в Конье ненавидит его!
Я услышал, как несколько учеников закашлялись, а Иршад тяжело задышал. Воздух в классе настолько сгустился, что его, казалось, можно было резать ножом.
— Не понимаю, зачем ты явился сюда. У меня есть более приятные дела, — сердито проговорил шейх Ясин. — Так что, не пора ли тебе уйти и дать нам возможность заняться учебой?
— Ты сказал, что не хочешь говорить со мной, а сам постоянно говоришь обо мне, — отозвался Шамс. — Люди все время слышат от тебя гадости обо мне и Руми, а еще и обо всех мистиках, которые были суфиями.
Шейх Ясин вдохнул воздух своим длинным костистым носом и сжал губы, словно старался удержать рвавшуюся с языка гадость.
— Я уже сказал, что мне не о чем с тобой говорить. И я знаю то, что мне следует знать. У меня сложились свои мнения насчет всего происходящего.
В глазах Шамса промелькнула насмешка, когда он повернулся к нам.
— У человека несколько мнений и ни одного вопроса! Что-то в этом есть странное.
— Неужели? — растерявшись, спросил шейх Ясин. — Тогда почему мы не спрашиваем у учеников, кем бы они хотели быть: мудрецами, знающими ответы, или запутавшимися людьми, у которых только и есть, что вопросы?
