Она успела сгрызть всю лепешку, запивая водой из-под крана, она уже с ума сходила от голода и готова была на стену лезть, когда в дом, казавшийся неприступным, нагрянули люди в черной форме и в масках. Их было много, они оцепили весь дом по периметру, повязали охрану, ворвались внутрь. Шуму было столько, что Гюльнара не сумела расслышать, что они сказали матери Рустема. Зато хорошо расслышала ее звериный вопль. На крик прибежали сестры, и сама Гюльнара, шатаясь от голода, рискнула выползти из каморки, где пряталась все это время.
Женщины заламывали руки и рвали на себе волосы. Вопили, как ненормальные. Гюльнара бросилась к ближайшему черному человеку в маске. Он был страшен, но все-таки не так страшен, как чеченцы.
– Спасите меня! – крикнула она. – Они меня силком тут держат!
Мать и сестры Рустема накинулись было на нее, но человек в маске подхватил Гюльнару на руки, а другие окоротили чеченок. Больше Гюльнара ничего не видела, она потеряла сознание. Очнулась на руках у омоновцев. Женщин уже не было, их увели куда-то, а над ней склонился маленький человек в милицейской форме и без маски.
– Ты кто?
– Я Гюльнара… Гюльнара Махмудова. Он меня силком увез… Отвезите меня в приют «Не верь, не бойся, не прощай». Только поесть дайте, он меня голодом морил.
Три дня Этери пролежала трупом. Не пила, не ела, никого к себе не пускала. Черные мысли безостановочно крутились в голове бесплодными жерновами, не захватывая зерна и не давая муки.
Как там говорил следователь? Она думала, что ничего не слышит, а на самом деле все слышала и запомнила. Теперь воспоминания возвращались к ней, перемалывая душу в пыль. Она обвиняла Савву в предательстве, ругала его нещадно, а следователь сказал… Как он выразился? «Савва Цыганков не принадлежал себе». Да-да, так и сказал. Савву «посадили на иглу». Насильно вводили наркотики. То-то ей показалось, что он был пьян, когда говорил с ней!
«Вопрос жизни и смерти».
Может, он пытался ее предупредить? А она не поняла. Она ничего не поняла, еще сказала ему «давай без драм»… Дура, тупоголовая дура! Только о себе и думала. Если бы она тогда подняла тревогу… Вызвать на эту чертову виллу ОМОН… Они бы захватили Рустема, и Савва остался бы жив. А с иглы можно и снять. Но она же не знала, что это вилла Адырханова… Должна была предвидеть! Почему же она не догадалась? Не связала Адырханова с Саввой?
Еще один вопрос мучил ее: как Адырханов вышел на Савву? Как узнал, что Савва связан с ней? Но этот вопрос казался таким мудреным и – почему-то – таким страшным, что Этери даже не пыталась искать на него ответ.
На третий день после обеда приехал встревоженный секретарь Кенни. Он не стал рваться в спальню, но, оценив обстановку, позвонил Кате Лобановой, художнице, однокурснице и, как ему было известно, лучшей подруге.
– Ее надо спасать, – просто сказал он Кате. – Вы можете приехать?
Катя и сама уже тревожилась. Ей сообщили, что Этери лишилась чувств в кабинете следователя и что ей нужен покой, но уже слишком много времени прошло, а от подруги никаких вестей!
– Сейчас буду, – ответила она Кенни.
Катя была на седьмом месяце беременности и с гордостью несла перед собой величественный живот. Там внутри – она уже знала! – прятался черепаший хвостик. Она приехала к подруге на огромном, как кит, «Майбахе», за рулем которого сидел ее муж Герман Ланге. Отцовство ударило ему в голову, он в последнее время совсем сошел с ума: никуда не отпускал ее одну, возил в бронированном лимузине и не доверял шоферам.
Они привезли с собой Софью Михайловну Ямпольскую.
Она и вошла в спальню, где три дня не поднимались шторы и царила кромешная ночь отчаяния.
– Позвольте мне зажечь свет, Этери, – начала Софья Михайловна. – Нам с вами надо поговорить.
Этери с трудом оторвала голову от подушки и щелкнула выключателем настольной лампы.
– Зачем… Мне ничего не надо…
– Надо. Вы хоть о детях подумайте! О вашей матери! Она же там места себе не находит, в Москву собирается. Хотите, чтобы дети застали вас в таком виде?
– Я человека убила, – прошептала Этери.
– Давайте об этом поговорим. Но сначала вам надо поесть.
Мысль о еде вызвала у Этери приступ тошноты, но она слишком ослабела и не стала спорить. Ей было неприятно, что пусть и хороший, но посторонний человек видит, как она тут гниет заживо.
– Подождите минуточку… – охрипшим от обезвоживания голосом прошептала она. – Я приведу себя в порядок.
– Пришлю вам вашу горничную.
– Не надо…
– Боюсь, без посторонней помощи вы не доберетесь до ванной. Или там, не дай бог, поскользнетесь, еще ударитесь обо что-нибудь. Сейчас она придет.
С помощью Мадины Этери вымылась под душем. Тяжелые длинные волосы сбились колтуном, Этери не стала их расчесывать, кое-как сколола на затылке шпильками. Ничего, с ними можно и потом разобраться. Какое наслаждение – почувствовать себя чистой, натянуть чистое белье! Ей не хотелось наслаждаться, не хотелось от чего бы то ни было получать удовольствие, но тело не подчинялось велениям разума и простодушно радовалось уходу, заботе, ощущению чистоты.
Проще всего было бы накинуть халат, но Этери подумала, что негоже представать перед Софьей Михайловной в затрапезе, и надела домашние брючки с просторной блузой, в которой ее исхудавшее тело просто терялось.
Софья Михайловна ждала ее в так называемой малой гостиной, которую они с Катей отделали в английском стиле. Туда же Валентина Петровна вкатила столик на колесиках. Помимо чайного прибора на столике помещалась огромная двуручная чашка с дымящимся бульоном и пышный мингрельский хачапури на блюде – вчерашний, разогретый. Дареджан Ираклиевна не успела испечь свежий к приезду гостей и теперь убивалась чуть не до слез. Катя отправилась ее утешать и предложила свою помощь в приготовлении ужина. Помощь была отвергнута с негодованием, но негодование помогло величественной поварихе прийти в себя и заняться стряпней.
– Мне бы лучше кофе, – все так же хрипло попросила Этери.
– Кофе еще успеете напиться, сперва бульону, – решительно пресекла ее притязания Софья Михайловна. – Моя мама родом из Полоцка, она мне рассказывала, что там все были бедные и все друг про друга все знали, жили кучно. Если кто-то нес с базара курицу, соседи спрашивали: кто у вас заболел? Куриный бульон считался целебным, его только больным давали. И это не суеверие, это медицинский факт. Выпейте бульону.
– Ладно, – покорно вздохнула Этери. – А где все? Я же знаю, вас Катя привезла.
– Все здесь: и Катя, и Герман, и этот милый мальчик Кенни. Не волнуйтесь, они найдут чем себя занять. Прежде всего нам надо поговорить. Но сначала бульон. И хачапури. А я, с вашего позволения, чаю выпью. Нет-нет, я сама налью. Вы так ослабели, еще чайник выроните. Держите чашку обеими руками. Пейте, не торопясь.
