— Малыш, если не хочешь… — пытается остановить Антон.
— Я очень не хочу, — горько усмехаюсь в ответ. — Ты не представляешь, как сильно не хочу снова ковырять все это… Но иначе…
«Иначе ты не сможешь меня простить».
Он и так не простит. Это очевидно. Можно уже не бороться, бросать знамена и командовать собственным расстрелом.
Но я все равно попытаюсь.
— Мы общались так пару недель. Конечно, уже познакомившись и рассказав друг другу, кто мы. Обменивались фотографиями. Все было хорошо. Я была просто девушкой со странным именем и без грязного прошлого. А он был парнем. Потом решили встретиться. Он мне, если честно, не очень понравился, а я совсем не понравилась ему. Но нам было весело и неплохо друг с другом.
Тогда я не знала, что купаюсь в самообмане, пытаясь нафаршировать свою пресную симпатию эмоциями, с которыми не справлялись даже лошадиные дозы транквилизаторов. Чтобы и у меня тоже были настоящие теплые чувства к мужчине, чтобы и я была нормальной девушкой, которая пережила и смело шагнула в будущее, где у нее не случается приступ, если мужчина, чтобы спросить, который час, подходит ближе, чем на три метра.
— Однажды мы сидели в кафе, кажется, перед самым Новым годом. Он спросил, не хочу ли я пригласить его в гости и познакомить с родителями. Я сама об этом думала, но планировала немного подождать. Просто тянула время. Не знаю зачем. Видимо, подсознательно чувствовала подвох. В общем, мы немного поболтали, я пообещала узнать, не будут ли мама и папа против, если я приведу на семейный праздник одного человека. Потом он отошел и забыл телефон на столе. Телефон начал звонить. Это была Вика — я узнала ее по фотографии, потому что это была моя фотография. Чтобы ты понимал — никто не знал, что мы общаемся. То есть, Вика, конечно, выспрашивала, с кем это я все время приписываюсь и иногда провожу вечера, но я их не знакомила. Ему я ничего не сказала. Просто спросила Вику в лоб. Она пыталась отвертеться, но потом сдалась и призналась. Это был брат ее тогдашнего парня. И это она попросила его «случайно со мной познакомиться». Чтобы я не была такой несчастной. Хотела сделать мне подарок под елку. Из самых лучших побуждений.
Я не хочу рассказывать о том, что после этого у меня случился второй срыв.
Было так больно и плохо, что я прибежала домой и выпила свои «чудесные таблеточки». Которые меня не взяли. Поэтому я выпила их все. Просто чтобы заснуть и больше ничего не чувствовать.
Мама не дала мне «уйти» во второй раз. Сорвалась какая-то важная встреча и поэтому она вернулась домой раньше.
— Какая хорошая подружка, — слышу сухую ремарку Антона.
— Она хотела как лучше. — Я никогда не злилась на нее за тот поступок. Даже слова не сказала. А когда пришла в себя, увидела, как она рыдает и просит прощения. У меня не было другой подруги, и я не знала, что буду делать и как жить, если потеряю еще и эту. Так что мы сошлись на том, что я никогда не буду вспоминать о том случае, а она больше не будет ни с кем меня знакомить.
Кажется, Вика решила, что я «увела» Вадика в отместку за ее «заботу».
А ведь я почти забыла. И действительно простила. Даже ни разу не вспомнила и не упрекнула.
— А потом все стали говорить, что Саша — хороший вариант. Он знал, что я «не такая», перед ним не нужно было бы притворяться, он не стал бы тащить меня в кровать на третьем свидании. Был намного старше, да и так почти уже член семьи. Так что… Я начала встречаться с Сашей. Он был моим «папочкой», а я — его «не такой» девочкой. Он играл мускулами, забрасывал подарками, а я не умела радоваться в ответ. Он пытался меня раскрепостить, а мне было больно. Он был благородным и правильным Прометеем на скале, а я — фригидной недоженщиной, которая не могла чуть-чуть притвориться хотя бы из уважения. Представляю, с какой радостью он окунулся в мир настоящей раскрепощенной женщины.
Эту ирония я не глотаю намеренно.
Пусть будет как соль и перец на столе.
— Малыш, ты — не фригидная.
— Но я не знала этого до тебя!
Я сжимаю орхидею в кулаке. Цветок ужасно жаль, но иначе я просто снова начну царапать себе руки.
— Прости, я не хотел.
Мне противно от себя самой.
Потому что «прости» нужно говорить мне. Много миллионов раз.
— А потом появился ты. — Зубы снова стучат и меня начинает потряхивать, но даже в резерве не осталось сил. Либо я буду справляться с нервами, но заткнусь, либо закончу, но буду в хлам. Первый вариант я выбирала последние десять лет. Нужно, наконец, выбрать второй. — Такой… как будто специально для меня. Ты не смотрел свысока, не смотрел как на полоумную. Был «не из клана Сергеевых-Воскресенских и его приближенных». Ты был мужчиной, который смотрел на меня как на не очень симпатичную, но все-таки женщину.
Самое тяжелое — посмотреть на него сейчас.
Заставить себя принять новый взгляд. Увидеть, как человек, ради искренней улыбки которого я готова была попытаться жить заново, начнет улыбаться как остальные. Как он тоже станет понимающим, сочувствующим, принимающим. Как и на нем появится значок «Я знаю, что ты не-такая, я почитал в интернете о жертвах насилия и о неудавшихся суицидниках, и буду нужно-правильным!»
Мой Антон стоит около тумбы у противоположной стены. Опирается на нее бедрами и держит руки в карманах брюк. Ему очень идет костюм. Запонки сводят с ума. И еще ремешок часов.
Я не могу сдерживаться.
Плачу и скулю, потому что и это — не сон и не кошмар, от которого невозможно проснуться.
Моего уставшего майора здесь уже нет. Я его уже потеряла.
— Нет пожалуйста! — криком останавливаю его попытку подойти. — Не надо. Не нужно… ближе.
Он понимающе кивает.
Я просто не выдержу, если будет ближе. Снова включу самообман, представлю, что это намек на прощение, тонкий мостик на ту сторону к нему.
Хотя бы раз в жизни.
Я должна сказать правду.
— Понимаешь… — Проглатываю вязкий и горький ком в горле. — Мне было хорошо с тобой. Просто хорошо без всяких «если» и «но». Просто быть рядом, знать, что ты где-то тут, что мы можем просто разговаривать о миллиардах разных вещей и понимать друг друга. А можем просто молчать и все равно будем на одной волне. Ты был единственным, для кого я не была амебой под микроскопом. Каким-то… как будто с другой планеты. И я… Я задышала рядом с тобой.
Это так больно.
Сжимаю руки в кулаки, потому что костяшки сводит судорогой.
Я должна закончить.
Легче не станет.
Но эта правда — она для него.
— Десять лет я была в анабиозе. Мне ничего не хотелось, мне было либо больно и тошно, либо никак. Я не строила планы на будущее, не искала новых эмоций и впечатлений. Я существовала как бабочка-капустница — один день. Чтобы утром проснуться, выполнить все обязательства, подышать, поесть и умереть во сне. И так — снова и снова, и снова. А ты… Изменил все. Мне захотелось жить рядом с тобой. Жить для тебя. Жить просто так, потому что в мире вдруг оказалось так много классных вещей, которые я хотела сделать вместе с тобой! Есть мороженное, читать вслух книги, разбить клумбу возле дома, сшить одеяло из старых футболок и валяться на нем вдвоем на полу, когда будем смотреть новую серию Звездных войн. Мне плевать, что это случилось слишком сразу и слишком сильно. Мне плевать, что так нельзя, что это безумие. Я, блин, и так уже не здорова! Но мне было… впервые в жизни… впервые во всем этом сером кошмаре… по-настоящему… просто хорошо. Потому что… знаешь… я ведь влюбилась. Какой-то своей больной нездоровой любовью, но на самом деле.
«Я люблю тебя просто так, мой колючий кактус Антошка, даже если ты совсем не любишь меня. И мне все равно. Я люблю тебя так сильно, что сумею любить за двоих. Только тебе это больше не нужно, да?».
— И я просто не смогла сказать тебе правду. Я испугалась. Я не хотела снова туда, в анабиоз, в страшные сны. Я просто хотела украсть у жизни еще немного времени. Я врала из-за этого чертового времени, которого у меня не было! Если бы сказала правду — ты бы ушел. Все уходили. Все оставались рядом, но уходили. Понимай как хочешь, но рядом со мной уже давно нет живых людей. Только бесконечные правильные_реакции с руками и ногами, улыбки, на которые я так же фальшиво улыбаюсь в ответ. Я сама создала этот обман. Сама виновата. Но я… клянусь… я не хотела обманывать тебя. Просто сделала… как всегда, неправильный выбор.
