— Джесс заказала места на пароме, который отходит в семь тридцать, — сообщила им Джинни. — Понятия не имею, куда она делась. А вы добились чего-нибудь?
— Нет, — вздохнула Лайза.
Джинни кивнула:
— Может, оно и к лучшему.
— Наверное. — Филип взглянул на часы. — Пожалуй, мне надо пойти в «Тисбери инн» и собрать вещи. Когда Джесс вернется, скажите ей, что я практически готов. — Он посмотрел на свои ботинки. «Черт возьми, с чего это понадобилось глядеть на ботинки?» — и поднял глаза на Лайзу:
— Ну что ж, был очень рад с вами познакомиться.
— Мне тоже было приятно, господин юрисконсульт.
Филип помялся.
— Джинни, надеюсь, вам скоро станет лучше.
— Надеюсь на это не меньше вашего.
Филип сунул руки в карманы.
— Ну хорошо. Пора прощаться.
— Если будешь в Лос-Анджелесе… — начала Лайза.
— Да, конечно. Я объявлюсь.
Глубоко вздохнув, он вышел из комнаты.
— Ты его завоевала, — заметила Джинни.
Лайза рассмеялась:
— Ты о чем, Джинни?
— О Филипе. Он потерял от тебя голову.
— Филип хороший.
— Ты тоже, Лайза. И заслуживаешь хорошего человека, а не таких мерзавцев, как Брэд.
Лайза подошла поближе и присела на край кровати.
— Мама, Филип живет за три тысячи миль от меня. И у нас обоих есть работа, которая отнимает все время. Поэтому вряд ли у нас что-то получится.
Джинни вскинула брови:
— Так он тебе нравится?
— Я же сказала: Филип хороший.
Джинни погладила Лайзу по руке.
— Послушай, дочка, ты не хуже меня знаешь, что я плохо разбираюсь в мужчинах. Но одно мне известно наверняка: если тебе встретился порядочный человек, не теряй его. Порядочных людей в нашем поганом мире чертовски мало.
Лайза оглядела комнату.
— Так вот, значит, что ты нашла в Дике Брэдли!
Джинни усмехнулась:
— Он — замечательная нянька, а это все, что мне сейчас нужно.
— Кому-то здесь нужна нянька? — весело спросил Дик, входя.
В руках у него был поднос с чайником, двумя кружками и большой тарелкой печенья.
— Вот что необходимо больному! — воскликнула Джинни, жадно глядя на печенье.
Она попыталась приподняться, но тут же с проклятием рухнула на подушки. Боль была не такой острой, как утром, но двигаться Джинни не могла.
Дик поставил поднос на столик и поправил подушки так, чтобы Джинни полусидела в кровати.
— Через часок дам тебе еще две таблетки, — пообещал он.
— Очень хорошо. Час назад боль вернулась.
— Если завтра тебе не станет легче, я приглашу одного костоправа, который лечит восточными методами.
— Класс! — Джинни бросила в рот печенье. — Думаю, лучше всего со мной справится колдун вудуnote 14.
Лайза с улыбкой пояснила:
— Джинни не по душе принимать от кого-то помощь.
— Но сейчас ей придется смириться. Кстати, вы не знаете, где ваша приятельница? Мне казалось, она собиралась сегодня уезжать. Карен должна знать, можно ли бронировать ее комнату для следующего гостя.
Джинни помрачнела.
— Я не знаю, где Джесс. Зайдя ко мне в последний раз, она сказала, что хочет подремать. Наверное, гулять ушла.
— Я поищу ее, — вызвалась Лайза.
— Да уж, пожалуйста. А мы с Диком попьем чайку. Должны же быть в жизни хоть какие-то радости.
Дик покраснел, а Лайза фыркнула.
— Эй, Лайза, — окликнула дочь Джинни, когда та уже шла к двери. — Тебе, я думаю, захочется поискать Джесс в «Тисбери инн». — Джинни озорно подмигнула.
— В «Тисбери инн»? Но ведь там Филип…
Джинни рассмеялась:
— Дик, моя дочь иногда бывает потрясающе сообразительна.
— Джинни! — возмущенно воскликнула Лайза.
— Итак, повторяю: ты, вероятно, захочешь заглянуть в «Тисбери инн».
Филип собрал вещи за три минуты. Положив в чемодан галстук и костюм, он остался в джинсах и майке с эмблемой «Черного пса». В этой одежде он чувствовал себя самим собой.
Застегнув чемодан, Филип обвел взглядом комнату и уселся в кресло у окна. Едва ли он видел сейчас по-настоящему людей на тротуарах Мейн-стрит, машины, останавливающиеся возле магазинов. Ему казалось странным, что там, внизу, такое многолюдье, и у каждого человека своя жизнь — счастливая или печальная, но своя.
Филипу не хотелось возвращаться в Нью-Йорк. Не хотелось возвращаться к Джозефу, Николь, рэкетболу, не хотелось думать даже о новом офисе на Парк-авеню. Он с радостью остался бы здесь, на острове; бегал бы трусцой по утрам, сидел бы с Лайзой на пляже и любовался восходами и закатами. Да, ему решительно не хотелось возвращаться. — Он взглянул на свои руки, на чистые ухоженные ногти. Ногти конторского служащего. Слишком белые руки горожанина, который проводит мало времени на воздухе, руки человека, не привыкшего к тяжкому, но честному труду — смолению лодок или заготовке дров на зиму. Вот взять хотя бы Дика Брэдли. Он почти на сорок лет старше Филипа, а физически, пожалуй, крепче его. И ничего не дают все эти пробежки и прочие искусственные попытки поддерживать форму. Самый здоровый образ жизни — это естественное существование, свежий морской воздух, а не духота спортивных залов.
Он попытался представить себе Лос-Анджелес. Какой, интересно, там воздух? А в каньоне, где живет Джинни, смог, должно быть, не такой густой.
Потом мысли его снова вернулись к Лайзе.
Филип встряхнулся, взял чемодан и решил выйти на улицу, чтобы подождать Джесс в летнем кафе около гостиницы.
Уже подойдя к двери, он услышал стук. «Джесс», — подумал Филип и открыл.
Но на пороге стояла не Джесс. Лайза.
— Привет, — сказала она.
Филип остолбенел.
— Привет. Я думал, это Джесс.
— Нет, это я.
Филип улыбнулся:
— Да-да. Теперь вижу.
— Можно войти?
— Войти? Ах да. Конечно. — Он посторонился, опустил чемоданчик на пол и закрыл дверь. — Вы нашли Джесс?
Лайза покачала головой.
— Не понимаю, куда она могла пойти, — проговорил Филип.
На самом деле его больше занимало другое: зачем Лайза пришла к нему и что ему теперь делать?
Лайза подошла к окну.
— Красивый вид.
— Мейн-стрит, — отозвался Филип, словно сообщая Лайзе интересную новость.
— Филип., .
— Лайза…
Оба рассмеялись.
— Филип, мне безумно жаль, что ты уезжаешь. У меня странное чувство, что мы больше не увидимся.
Что-то неведомое зашевелилось у него внутри.
— Ну и что, невелика потеря. — Он смущенно улыбнулся.
Лайза подошла к нему. Совсем близко. Филип вдохнул ее запах, чистый, свежий. В голове у него пронеслось: «Ну почему женские запахи вечно сводят меня с ума?»
— Филип, ты, наверное, не понимаешь. — Он никогда еще не слышал такого чувственного, низкого, глуховатого голоса. — Ты мне очень-очень нравишься.
