в спину невидимым хлыстом, прошёлся мурашками по коже.
«Не успела», – подумала Мара, но убегать казалось глупым. Она взрослый человек, и прятаться от Андрея – ребячество.
Мара выдохнула и обернулась, вглядываясь в поникший силуэт бывшего родственника.
Всё её прошлое, связанное с семейкой братьев Ионовых, теперь казалось дурным сном, кошмаром.
Чем-то нереальным, словно бы все эти годы Мара не жила, а существовала и теперь, наконец, проснулась. И так больно стало.
Мара проморгалась, потёрла воспалённые после истерики веки.
Андрей стоял в распахнутых дверях своей палаты, за его спиной струился свет, выделяя силуэт, подсвечивая несовершенства. Бывший родственник казался таким одиноким и печальным, а больничная пижама, вылинявшая от сотен стирок, висела на нём мешком.
Всегда одетый с иголочки, опрятный и высокомерный, сейчас Андрей был лишь бледной копией себя привычного. А учитывая разноцветные следы побоев на лице, так и вовсе сам на себя не похож.
Краем сознания Мара отметила, что Андрея Коршун пожалел – брат бывшего мужа выглядел намного лучше Сергея. Во всяком случае, не лежал пластом на койке, а ровно стоял, даже не шатался.
– Потрепало вас, Ионовы, конечно, знатно.
Мара даже не пыталась улыбнуться, жестом или словом соединить хлипким мостиком ту пропасть, что образовалась между ними. Андрей ведь столько лет ей врал, притворяясь заботливым, так много раз напоминал ей о трауре, берёг её честь, был её совестью…
«Ненавижу. Лицемер!» – полыхнула внутри себя пламенем, которое чуть было, не сожгло её дотла.
«Нужно успокоиться», – напомнила себе.
Андрей тем временем смотрел на неё ясными голубыми глазами, и Маре вдруг вспомнились слова Стаса: «Он тебя хочет».
Неужели и правда?
Сейчас в его взгляде сквозила та самая чисто мужской голод, страсть… Мара поёжилась и отступила на шаг.
– Издеваешься? – Андрей криво усмехнулся и наклонил голову, рассматривая пятнышко на полу.
– Думаешь, не имею права?
Андрей только вздохнул. Он пытался быть сильным, но его выдавали побелевшие пальцы, которыми он так цепко схватился за оштукатуренный угол.
– Поговорим? – предпринял робкую попытку сблизиться, восстановить хотя бы видимость прежних отношений.
– Не стоит, – резко взмахнула рукой и ещё один шаг назад сделала.
Даже пожалела, что уговорила охранника подождать её в холле. Сейчас бы вид этого грозного хмурого мужчины пришёлся бы кстати. Оградил бы от всего.
Но лучше всего – увидеть рядом Стаса. Почему решилась поехать без него? Глупость совершила, с ним бы ей стало спокойнее.
– Мара, пожалуйста, – Андрей, было, рискнул протянуть к ней руку, но Мара решительно отсекла все его попытки.
Не хотела тратить время на этого человека. Всё, что она хотела узнать, уже узнала – ещё какая-нибудь правда могла её доконать.
Мара изо всех сил старалась не думать о страшном поступке, который совершил её муж в прошлом. Отгоняла прочь мысли о Сергее и Наталье, но не помогало: всё её сознание заняли отвратительные подробности.
Её воображение разыгралось не на шутку, и от видений этих было больно.
А ещё вспомнила: на фоне того единственного телефонного разговора так громко плакал ребёнок.
Неужели?..
– Ты знал про Сергея и Наталью? – всё-таки не выдержала, спросила. Слишком горькой оказалась правда, невыносимой тяжестью легла на плечи.
Маре нужно было проговорить всё это вслух, иначе бы взорвалась.
– Ты о чём? – Андрей казался удивлённым.
Он точно не об этом хотел поговорить с Марьяной, не для того собрал последние силы и вышел за ней в коридор. Ему для этого всё мужество потребовалось, и о Сергее думать хотелось меньше всего.
Он ведь, лёжа с ним на одном этаже, даже ни разу брата не проведал. Вычеркнул Сергея из жизни широким жестом, закрасил всё чёрным. Но Мара сама завела разговор, и пришлось смириться.
– Я говорил: у них был роман в институте.
Андрей не знал, к чему ведёт Мара, но её глаза так опасно блестели, в них мелькало так много эмоций, что впору было бояться за собственную жизнь – как бы не довершила дело Коршуна.
Они стояли в пустом коридоре, где-то вдалеке кипела больничная жизнь, а между ними натянутой струной звенела тишина.
– Сергей мне признался, – Мара облизала пересохшие губы, отвела взгляд, собираясь с мыслями. – Он её…
– Не продолжай, – Андрей шагнул к Маре, но боль в сломанных рёбрах затормозила, заставила поморщиться. – Я…
– Ты догадывался?
– Я не хотел об этом думать.
– Трус, – выдохнула Мара. – Оба вы трусы.
Мара обернулась и зашагала прочь. Ей нечего было здесь делать, хотелось на воздух, хотелось к Стасу. Андрей смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.
Он так и не смог ей признаться, так и не вышло сказать, что долгие годы мечтал о ней. Любил так сильно, что иногда не хватало воздуха, чтобы продышаться.
Она была всем для него. Чужая, недоступная… всегда будет чужой. Всегда недоступной.
Теперь уже поздно. Он потратил все шансы признаться на суету. Вначале был Сергей, потом Светка, дети… всё так глупо вышло.
Вся жизнь его была глупой: вначале он жил, помогая родителям, потом взял на себя заботы о брате, после женился, завёл детей. И во всём этом хороводе обязанностей и чужих желаний Андрей так и не нашёл времени подумать о себе. О том, чего хочется именно ему.
Он хотел Мару. Болезненно и жадно, но так и не смог её получить. Потому что, она права, он трус.
Таким и останется.
Поздно…
Она ушла, даже не обернувшись, не прощаясь. Андрей приложил кулак к груди, и сердце билось о рёбра гулко и часто.
«Прощай, Мара», – прошептал одними губами и, развернувшись, зашёл в палату. Прикрыл за собой дверь, забрался на подоконник и долго смотрел на кружащийся за стеклом снег. Он мягко ложился на землю, укрывал её, раскрасил больничный двор во все оттенки белого.
«Скоро Новый год», – подумал Андрей и улыбнулся.
