смотреть выше, улыбаться вопреки себе и думать о маме.
В этот раз так же тяжело мне дается утро понедельника. Я просыпаюсь по будильнику, выключаю его, и… не могу найти в себе силы выползти из-под одеяла.
Господи, какой же тяжелый день сегодня предстоит.
Сегодня всему универу станет известно, что я трахалась с Ройхом в библиотеке. Даже если Анька скинула запись только ректору, даже если ректор прослушает её не с самого утра – держу пари, до обеда Ройху устроят казнь, после обеда – эта сплетня сама собой разлетится от впечатлительных преподавательниц до озабоченных скандальными подробностями чужой жизни первокурсниц.
О вольном посещении библиотеки можно забыть. Хорошо если меня вообще туда на порог пускать будут.
Впрочем, это не проблема. И сплетни, шушуканья за спиной – тоже не проблема. Проблема в том, что начнется разбирательство. Обязательно начнется.
И вероятнее всего меня вызовут прямо к ректору на ковер. Могут даже отчислить. Но самое паршивое – придется встречаться с Ройхом. А меня сейчас даже от одной только мысли о нем тошнить начинает без всяких таблеток.
Он ведь…
Так вчера и не понял, почему я молчала все два часа, что мы ехали до Москвы.
Он говорил что-то там про универ, учебу, ответственность, что мне еще слишком рано даже думать о таких вещах…
Трахаться ночь напролет мне не рано – а думать о детях, рано, да-а-а!
И ладно, дети! Я же и вправду даже не думала, и понятия не имею, какое решение приняла бы, если бы это случилось.
Но ключевое тут – “я бы приняла”. Сама! Сама приняла решение, что мне делать с моим телом, принимать ли риски, пихая себе в рот всякую дрянь.
– Ты еще не можешь решать сама такие вещи, – твердил как заведенный Ройх, – не можешь, холера. Рано. Просто поверь мне на слово!
Возвращаемся к вопросу – если мне рано принимать важные решения, то за каким хреном мне не рано трахаться день и ночь? Что-то я не помню угрызений совести, даже когда он имел меня в библиотеке. Ни до, ни после, ни во время! Он ни в чем не сомневался, даже когда понял, что лишает меня девственности на библиотечном подоконнике.
Хотя, может, в этом и проблема?
Если совесть не просыпалась даже после таких морально не одобряемых вещей, то с чего бы ей просыпаться сейчас?
Просто – я девочка для траха. У меня не должно быть мнения, у меня не должно быть увлечений, я просто должна по щелчку его пальцев прыгать к нему – в постель, под стол, куда многоуважаемый профессор укажет.
И если профессор решил, что я не гожусь ни для чего больше, значит, я должна принять таблеточку. И не выпендриваться. И не задавать вопросов.
А чего я хотела? В отличие от той же Снежки, Ройх-то знает, чем я зарабатываю.
– Эй! – в мою спину прилетает тощая Оксанкина подушка, – еще две минуты, и ты даже кофе перед универом выпить не успеешь. Идешь?
Закрываю глаза. Хочу ответить “нет”. А потом понимаю, что руки отбросили одеяло, а ноги целенаправленно и деловито шарят по общажному линолеуму в поисках тапочек.
И правильно. Я и так уже дохрена прогуляла из-за Ройха. Этак я и вправду вылечу, и пилон станет не временным спасением, а единственным доступным средством заработка. Этого я допускать не собираюсь.
– Ну и куда ты пропала, Цыпа?
Марк звонит в не самое удачное время, когда я вприпрыжку несусь за автобусом. Ну, и отвечаю я ему не сразу, только пробравшись внутрь и повиснув на кожаной петле верхнего поручня. Мест свободных нет. Конечно, не я одна люблю в последний момент вскочить на пары!
Со словами нахожусь не сразу. Потому что, ну… Воскресная смена у меня обязательная вообще-то. А я её не только пропустила, но и не предупредила никого об этом.
– Что, кинуть меня решила? – угрозы в голосе Марка становится больше. – Ну и кто тебя сманил? Неужели кто-то решил брать с тебя меньший процент комиссии?
– А ты что, хочешь сам его для меня снизить? – спрашиваю, отвешивая мощный пинок задремавшей бодрости.
– Ну-у-у, – задумчиво тянет Марк, – можно об этом подумать. Но тогда две обязательных смены в неделю и одна плавучая, с работой в зале.
Бр-р-р, работа в зале… – вспоминаю и содрогаюсь. Ходить близко к этому озабоченному быдлу, заигрывать, строить глазки, предлагать танец то одному, то второму. А они еще и руки распускать будут…
– Вообще-то я хотела совсем уйти, Марк, – слова из себя буквально вымучиваю, – у меня… Обстоятельства поменялись.
– Что, мать из больнички выписали наконец?
Марк – странный персонаж. И дело даже не в том, что у него абсолютно бандитская рожа, и он позволяет крутиться рядом с собой девицам блядовитой наружности. Марк точно мутит не самые легальные делишки, но при этом может быть вот таким как сейчас. Понимающим. Человечным. Так, он запросто вышиб из клуба продажного Вена, которому мой братец таскал наркоту, и с его легкой руки мой братец сейчас дожидается суда. Я надеюсь, что ему там много натикает – и за вымогательство у меня денег, я кучу смс следакам скинула, в которых дохрена доказательств, и за нападение на Ройха, – интересно, он подтвердил его? – и за пакетики с белым порошочком, которые Вовчик таскал в заднем кармане…
– Маму еще не выписали, – с сожалением откликаюсь, – но вопрос решен на некоторое время.
– Но ведь не навсегда, Цыпа, – метко замечает Марк, – разве деньги бывают лишними?
Я вздыхаю и прикрываю глаза.
Как ему объяснить? Он по-прежнему опасный и не всегда приятный мужик. Приятно ли ему будет услышать, что я ненавижу себя за то, что мне пришлось работать в его клубе? Что не уверена, что и через год перестану испытывать к себе это отвращение?
– Дыши, Цыпа, – насмешливо вклинивается среди моих мыслей Марк, – все с тобой ясно. С самого начала было ясно, что это не твое. А потом как приперся тот твой хрен – я был уверен, что ты уйдешь. Такие цыпочки как ты редко задерживаются в нашей среде. Они выскакивают замуж, они рожают троих детей и с них до конца жизни сдувают пылинки.
С трудом подавляю горький смешок.
Замуж. Скажешь тоже, Марк!
Таких как я – трахают без церемоний. И поят противозачаточными без спросу. Как телочку, что неспособна два слова в мысль увязать.
Но…
– Удачи, Цыпа, – напоследок желает Марк, – номер мой не удаляй. Если не срастется с твоим хреном или мамке снова
