class="p1">Он молчит минуты три – целую чертовую бесконечность, за которую я успеваю изойти на мыло.
Строго говоря – лично мне это не особо и сложно.
Удивительный он оказывается – первый романтический опыт. Оказывается, я могу себя накрутить за считанные секунды.
Эх.
Мама как-то говорила, что разговоры, обозначающие границы отношений, мужчин могут испугать. Кажется, у неё даже был опыт такого… Испуганного. Она говорила – нужно держаться за синицу в руках.
Но о какой синице можно вести речь, если в моих мыслях только вот этот озабоченный журавль, который… Молчит. Молчит. И фыркает! Громко так. Бесстыже.
– Иногда я поражаюсь, насколько могут быть безголовыми умные девочки. А потом вспоминаю, сколько тебе лет. И прекращаю поражаться.
– А при чем тут “сколько мне лет”? – я спешу набычиться. Потому что ответ дан обтекаемый, но… Не отрицательный.
– При том, что я ведь тебе все уже сказал, Катя, – Юл покачивает головой, – сказал, чего от тебя хочу. И чем готов рискнуть.
– Ну… Это ведь было вчера… – бормочу я.
– И что?
– Ну…
У меня не хватает нахальства, чтобы объяснить ему витающие в моей голове предположения. Потому что… Впервые за два года я на самом деле не хочу произносить ни единого слова, чтобы его задеть. Потому что мне нравится, как он со мной говорит, как на меня смотрит. И я готова купаться в этом столько времени, сколько возможно.
А скажу – и…
– Ты решила, что я тебе лапшу на уши вешаю? Чтобы уболтать на эти наши с тобой секс-выходные?
Вот тут уже мне приходится вспомнить, с кем я имею дело. Да, определенно Ройх – не придурок Костров, которого посылать нужно двенадцать раз и все – строго матерно. Ройх догадывается до всего сам. И сам все озвучивает. И замолкает, недовольно поджав губы.
– Не сердись, пожалуйста, – я осторожно касаюсь той его ладони, что лежит на рычаге переключения передач, – ты ведь… уже прогонял меня недавно.
Он так характерно морщится, как от зубной боли.
– Прогонял, – повторяю упрямо, – я просто… Не могла до конца поверить, что ты всерьез. Всерьез хочешь всего, что говорил…
Боже, спасибо, что мы еще на проселочной дороге и даже близко не на Москвовском шоссе. Иначе черта с два мы с такой стремительностью бы смогли затормозить. Юл разворачивается ко мне с такой убийственной миной – нельзя не подумать о завещании.
– Мы. С тобой. В отношениях! – чеканит он, глядя мне в глаза. – И даже не сомневайся, что я хочу увозить тебя к себе из университета. Ломать руки, которые потянутся к твоей заднице. И отрывать тебе голову, если ты еще раз вздумаешь ею перед кем-нибудь повертеть. Тебе ясно? Ты все запомнила? Или мне помедленнее повторить, чтобы ты записала?
От такой наглости я сначала задерживаю ответ, чтобы он получился достойным заданного вопроса, а потом…
А потом бездарно сливаюсь, просто выскакиваю из машины, чтобы долететь до ближайшего кустика на обочине и согнуться под ним.
Блин. А я-то думала все. Отошло. Но нет. Езда, покачивание, вонючая елочка в машине…
История "расстанься с дневным пайком" пошла на второй круг.
Надоело ужасно…
Но это уже пугает. Я уже и не помню, когда мне было настолько плохо да еще и так долго.
Чувствую себя полностью опустошенной, во рту – уже опостылевший за сутки привкус желчи, но все еще стою, наклонившись чуть-чуть вперед и тяжело дышу.
Это может казаться иллюзией, что во мне ничего уже нет. С утра было пару раз, когда рвало даже водой…
Юл подходит ко мне сзади, опускает руки на бедра, будто думая, что я могу потерять равновесие и лбом вперед нырнуть в канаву на обочине. Что ж… Если вчера я бы возмутилась таким подозрениям, сейчас – и сама их не исключаю.
– Может, выкинем твою вонючку-елочку? – спрашиваю измученно. – Меня прям с начала с неё замутило.
– Выкинем, – ровно кивает Юл, – и салон проветрим. Тебе стоило сказать мне сразу.
– Извини, – выдыхаю бессильно, пытаясь справиться с накатившей дурнотой, – я думала, что все, отлегло, после обеда вроде даже слабости не было. А тут села в машину и…
– Не извиняйся, – его голос звучит неожиданно тихо. Сочувственно. Как утром.
– Со мной явно что-то не так, – я наконец позволяю себе выпрямиться, но возвращаться в машину не спешу, – меня никогда целый день не тошнило. Завтра ко врачу схожу, пожалуй.
– Не думаю, что все настолько серьезно, как тебе сейчас кажется, – в голосе Юла начинают звучать какие-то очень странные нотки.
И я оборачиваюсь к нему, чтобы понять их лучше, вглядываюсь в серьезное сосредоточенное лицо. Он выглядит обеспокоенным, но и как будто… виноватым?
Поднимаю брови, требуя пояснений.
– Ко врачу тебе, конечно же, стоит сходить. Но я сомневаюсь, что у тебя отравление. Скорее, побочка вылезла, – он говорит неохотно, будто бы даже через силу.
– Побочка? – повторяю удивленно, – отчего побочка?
Спрашиваю, а потом… Как пыльным мешком по башке резко в голове прорисовывается ночная сцена.
Юл, выныривающий из темноты. Белая таблетка, тающая на языке. Теплая вода…
Я думала, мне приснилось…
Я после до пяти утра видела вариации этой сцены в разной степени обкуренности и озабоченности. В одной из её вариаций капсула была синего цвета, а Юл был в черном кожаном плаще до самых пяток. И… Кажется, на голое тело…
– Что это была за таблетка? – спрашиваю у не обнадеживающе мрачно молчащего мужчины. – Чем ты меня накачал?
– Господи, ну причем тут сразу накачал? – он морщится и покачивает головой. – Ничего особенного. Это был Гинепристон. Только он и ничего больше.
– Гине… что? – переспрашиваю непонимающе. Честно говоря, название лекарства не говорит мне вообще ничего. Впрочем, я вообще в них не особенно сильна. Даже мамины препараты для терапии плохо запоминаю, а про них мне гораздо чаще напоминают.
– Забавно, что ты тоже о нем не знаешь, – Ройх впервые на моей памяти прячет от меня глаза, – хотя в женском общежитии живешь, должна бы…
– Ты можешь просто сказать, что это была за дрянь? – шиплю недовольно.
– Препарат экстренной контрацепции, – сухо произносит Ройх, в кои-то веки глядя на меня прямо, – надеюсь, это для тебя достаточно понятное объяснение?
Смотрю на него в упор, смотрю, смотрю, смотрю…
Господи, ну пусть он скажет, что пошутил… Ну, пожалуйста!
Он…
…не говорит.
Бывали времена, когда я едва заставляла себя подняться утром воскресенья. Потому что… Вечером на смену. Снова озабоченные козлы будут улюлюкать и кричать мне мерзости. Снова надо заставлять себя
