не о прошлом. Да и он седьмой дорогой обходит даже намёки на то, что было.
Меня подмывает сходить в гей-клуб. Посмотреть на этого котяру за барной стойкой. Найти повод и расквасить ему хотя бы нос. А лучше в пол втоптать. Это низко, но по-другому у меня думать об этом котяре не получается. Одна мысль – и ярость вспыхивает костром, куда сухого хвороста подбросили.
Сегодня пятница. Павлентий позвонил, предложил пива попить. Выходящий из всех рамок случай. Язвенник и трезвенник Паша, ратующий за здоровый образ жизни и пиво. Можно легко снять блокбастер.
Это летнее кафе со столиками на улице. Зонтики над головой. Пашка издалека машет граблями. Ну, конечно, какое пиво – сок потягивает через трубочку. А я ещё удивлялся.
– Привет, пропажа, – салютует он стаканом с ядовито-жёлтой жидкостью, – совсем старых друзей забыл, не появляешься, не звонишь.
Ворчливый, как бабка, но меня не раздражает его бубнёж. Кажется, я даже соскучился.
У меня сейчас очень насыщенная жизнь. Семья – не родительский дом, к сожалению, где всё плохо, на мой взгляд, а Драконовы – другая ветвь, но такая близкая, как оказалось. И Серёга – сводный брат. Мы подружились. Правда, они больше в Испании, чем здесь, но от этого Шорох не стал мне чужим, а наоборот: это какой-то лютый кайф разговаривать с ним по скайпу, слышать, как плачет его маленький сын, видеть, как обнимает его Тинка и, сверкая счастливыми глазами, приглашает в гости.
У меня друзья. Их оказалось не так уж и мало. Правда, ни с кем я не общаюсь тесно – то ли я не дорос до крепкой мужской дружбы, то ли не хочу ни с кем сближаться слишком плотно. И вот Пашка – осколок прошлого.
Мне больше не нужно притворяться геем. Я завоевал-таки право жить самостоятельно и решать всё сам за себя. Вот только свобода эта с привкусом горечи оказалась, потому что, наверное, мне она не нужна без Осы. Мысли всё время возвращаются к ней. Невольно. Постоянно. Вечный цикл, надёжный, как приход времён года.
– Ты не слушаешь меня, – укоряет Пашка, и я, моргнув, пытаюсь сообразить, о чём он только что мне рассказывал. Я всё пропустил.
– Прости. Задумался, – признаюсь честно. Не хочется лгать.
– Ты так и не стал прежним, – вздыхает Пашка, и по лицу его вижу, что он сейчас начнёт страдать. Хочу остановить его, но он, как всегда, умудряется лишить меня дара речи.
– Забыть не можешь, да? Я вижу её почти каждый день. Она с детьми гуляет в парке. Неподалёку от моего дома. Живёт, наверное, поблизости.
– С детьми? – вот зачем, зачем я спрашиваю?! Зачем мне что-то знать о ней?
– Ну, да. У неё двое. Постарше и меньше. Ты, наверное, не знал. Видимо, сразу после школы родила и скрывала.
– Что за бред? – иногда Пашку легче придушить, чем выслушивать какие-то нелепые версии.
– Бред не бред. Факт, – сопит он и шумно сосёт из трубочки своё ядовитое пойло.
И я вдруг понимаю: всё, точка. Бред не бред, правда неправда – я должен, должен хотя бы увидеть её. Понять. А может, спросить. Не знаю. Это как незавершённое дело – скребёт и сосёт все соки. Так невозможно жить.
– Ты прости, – поднимаюсь я и слишком резко отодвигаю пластиковое креслице. Оно падает с жалобным звуком. К счастью, не ломается. – Я пойду. У меня дела ещё есть. Рад был тебя увидеть, Паш. Встретимся ещё как-нибудь.
Он растерянно хлопает глазами. Губы у него дрожат. Но мне сейчас не до его чувств и ранимости. Мне бы себя в кучу собрать наконец-то.
Я сажусь за руль и гоню машину так, словно за мной банда головорезов мчится. Где живёт Пашка, я знаю. И время сейчас – самое то гулять. Возможно, успею её перехватить. А нет – буду ночевать, дневать там, пока не выслежу. Хватит. Поставлю точку и успокоюсь.
Неподалёку от Пашкиного дома скверик и парк. Кажется, он говорил о парке… Я иду как терминатор – целенаправленно. Вглядываюсь в лица мамаш, что гуляют с детьми. Не пропускаю никого. Фотографирую. Дурацкая затея, конечно. Пока я двигаюсь в одну сторону, они могут быть совершенно в другом месте. Но я всё же ищу.
А потом решаюсь и в скверик заглянуть. Он меньше и уютнее. И людей там тоже поменьше. Старички на лавочках. Снова мамочки. Деревья шумят зелёной листвой. Где-то играет музыка. Плещется фонтан.
Я бреду. Шаг мой замедляется. А потом я вижу её – маленького медвежонка, что мчится мне навстречу, раскинув крохотные ручонки.
Она визжит почти как Антоха – счастливо. Тёмные хвостики, что стоят торчком, подпрыгивают в такт её косолапым ножкам. Я ловлю её, когда, споткнувшись, она начинает падать. Хватаю, почти как подачу в волейболе: мне очень нужно вытянуть этот живой мяч. И я успеваю.
Беру её на руки.
– Попалась?
И заглядываю в лицо. Малышка смотрит на меня внимательно, открыв пухлый ротик. Серые глаза прошивают меня насквозь. Маленькие пальчики касаются моих губ. Девочка робко улыбается, показывая четыре беленьких молочных зуба.
Я не могу оторвать взгляд. Я не могу думать. Только смотреть. На ямочки на щеках, на тёмные волосы кольцами, на хвостики-метёлки, что стянуты разными по цвету резинками. Левая – жёлтая, правая – розовая.
Краем глаза замечаю, как застыла неподалёку женская фигурка. И мне всё же приходится отвести глаза от ребёнка, чтобы посмотреть в родные до боли омуты. Мой Якорь. Моя Оса. Океан, в котором я тону. Но сейчас не об этом нужно говорить.
Маленькая егоза крутится у меня на руках, пытается пальцами залезть мне в рот.
– Дядя! – кричит радостно и хлопает ладошками по моим щекам. Я прижимаю к себе тёплое тельце. К самому сердцу, что бьётся, как сумасшедшее. Свихнувшийся, на хрен, механизм…
Наверное, я выгляжу страшно. Улыбаться мне совсем не хочется. Я сверлю яростным взглядом моё драгоценное и уже, как оказалось, не единственное сокровище.
– И когда ты собиралась мне о ней сказать, Оса? – спрашиваю тихо и вижу, как у Аллы бледнеет лицо.
