– Если бы у меня была возможность вернуть всё назад, билет на первый ряд я бы купил всего один, Настя. Себе. Ты бы вышла на лёд в платье, которое сшил бы для тебя лучший дизайнер, и каталась, как можешь кататься только ты. Наотмашь, так, что невозможно отвести от тебя глаз. И как бы ни распределились места на той Олимпиаде, ты была бы лучшей. Потому что ты всегда была лучшей, – я погладил её кончиками пальцев над поясом джинсов через свитер и убрал руки. – У меня была лучшая жена – самая сильная и целеустремлённая. Но я не дал ей раскрыть крылья. Эгоистичный дурак. Прости меня, Насть. В своём желании получить тебя я не учёл, что ты – это ты. И хочу я тебя такую, какая ты есть.
Она сделала шумный вдох. Плечи её напряглись, пальцы на чашке тоже. Медленно повернувшись, она посмотрела на меня. В глазах её стояли слёзы, на щеках остались влажные дорожки. Я вытер слезинку. Настя не пошевелилась.
– На тех соревнованиях, где мы познакомились, я влюбился в твоё катание. В белокурую девочку на льду. И помню, как ты сделала это колечко и закружилась…
– Бильман, – шепнула она. – Это вращение называется бильман.
– Бильман… – повторил я за ней. – Как фамилия у Мишкиного врача. – Я усмехнулся. – Буду знать.
Из её огромных голубых глаз катились слёзы. Она прикрыла веки, и к тем, что бежали по щекам, прибавились новые.
– Ты стала моей мечтой, Настя. Я всегда мечтал, что моя женщина будет только моей. И когда мы с тобой поженились… Я держал мечту в руках, понимаешь?
– Понимаю, Женя. Я тоже держала в руках мечту.
– Прости.
Настя шмыгнула носом. Опустила голову и сделала крохотный глоток из чашки. Больше ничего не сказав, отставила её.
Я понимал, что этого недостаточно. Нужно было что-то большее, чтобы объяснить, что во мне творится. Чтобы дать ей понять: если она не вернётся, я превращусь в отшельника посреди карнавала жизни.
– На соревнованиях в Казани моей ученице завысили оценки, – негромко сказала она, отойдя ближе к двери. Посмотрела на меня издали. – Знаешь, почему? Потому что я твоя жена, – губы её тронула полуулыбка. – Такая вот ирония. Ты уничтожил мою карьеру, а теперь моим девочкам завышают баллы, потому что я – жена мэра.
– Это плохо?
– Плохо, – ответила она, не колеблясь. – Мне не нужны фальшивые победы. Да и… – ещё одна улыбка-усмешка, – я уже не твоя жена.
С этими словами она вышла в коридор. Ещё одно доказательство, что на этот раз я принял верное решение. Недопитый кофе остался на столе, и я, посмотрев на чашки, повернулся к окну. Услышал голос Никиты. Всё, к чему она прикасалась, становилось совершенным, всё, что она порождала, было совершенным: её программы завораживали, её улыбка заставляла улыбаться в ответ. И сына она родила мне совершенного. Только я, идиот, всё просрал.
***
Настю я нашёл в дверях комнаты. Стоя на пороге, она смотрела на детей.
– Останьтесь на ночь, – попросил я, встав у неё за плечом. – Она мотнула головой. – Останьтесь, Насть, – я повернул её к себе. – Завтра Мише нужно будет сдать анализы. Утром Иван повезёт нас в центр. Заедем по пути в сад, потом к тебе на работу.
Заплаканная, она была по-особенному прекрасна. Ранимой женской красотой, как лилия с капельками воды на лепестках.
Мальчишки разлеглись на полу меж разбросанных игрушек. Никитка возил по ковру самосвал, Миша – гоночную машинку. Настя опять повернулась к ним. Смотрела долго, ничего не говоря. У меня было ощущение, что время застыло.
– Никит, – наконец позвала она. Сын поднял голову. – Ты хочешь остаться на ночь с дядей Женей и Мишей?
Никита подобрал ноги. Даже про самосвал забыл.
– Хочу. Очень хочу, мам.
Настя повернулась. Подошла на расстояние вытянутой руки.
– Завезите Никиту завтра в сад, – сказала она тихо и вышла в прихожую.
– А ты?
В её руках оказался шарф.
– А мне пора.
Настя
В машину я буквально ввалилась. Иван едва успел снять внедорожник с сигнализации, как я забилась на заднее сиденье и, прижав ко рту шарф, подавила всхлип.
– Куда вас отвезти? – мрачно спросил он.
Я мотнула головой.
Куда меня отвезти? Точно не на каток. Была бы ночь, я бы уговорила охранника открыть центр и пустить меня на лёд. Но сейчас на катке были дети, а вокруг – слишком много людей, чтобы я могла дать волю разрывавшим сердце чувствам. Домой? Да я на стенку полезла бы!
Это не было игрой. Женя не имел привычки бросаться пустыми словами. И горькое осознание безвозвратно утраченного заставляло кусать губы до крови, чтобы не взвыть. И дело было не только в Олимпиаде. Дело было в нас – в том, какими бы мы могли быть и какими стали.
Иван выехал со двора и, не спрашивая, свернул в сторону набережной. Я хотела извиниться за слёзы, за то, что ему приходится быть свидетелем моей личной драмы, но всё, что сделала, – прижала шарф сильнее.
Он открыл бардачок. Достал бутылку и протянул мне между спинок.
– Возьмите.
Я послушно взяла бутылку. Горлышко было прохладным, название на этикетке говорило само за себя, буквенное обозначение выдержки – тоже. Женя всегда любил этот коньяк. И второй Женя тоже. Глаза наполнились солёной водой, пальцы стали непослушными.
– Ты же знаешь, где он похоронен, – выдавила я, и слёзы безудержно покатились по лицу. Надрывистый вдох не помог.
– Кто?
– Не строй из себя дурака, Иван! Ты знаешь, про кого я говорю.
Охранник поджал губы. Я стиснула стеклянное горлышко.
– Отвези меня на кладбище, – попросила я сдавленно. – Мне нужно… – не договорив, я всхлипнула. Что мне нужно? Увидеть фотографию на памятнике? Попрощаться? Попросить совет?
Кто из нас в итоге оказался победителем? Женьки с Оксанкой больше не было, я не могла позволить прикоснуться к себе ни одному мужчине, кроме своего мужа. И ему тоже не могла. А он сам… Он сам растил ребёнка друга, чувство вины перед которым не смог вытравить до сих пор. Мы все заняли место в первом ряду драматического театра, на сцене которого играли самих себя.
– Отвезу. Только сначала
