Требования рентгена.
«Пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста, не делай…»
Внезапно рука Рена отрывается от моего тела, и он кулаком ударяет по рулю, сигналя. Ткнув на несколько кнопок, чтобы окно с его стороны опустилось, Рен орёт на мудака в Бокстере перед нами:
— Свинобрюхий негодник!
Я закусываю щёку изнутри. Положив ладонь на основание шеи Рена, я запускаю пальцы в его густые взъерошенные волосы, надеясь немножко успокоить его.
Рен резко бросает взгляд на меня.
— Ты в порядке?
Я киваю.
— Ничего не болит? — настаивает он.
Я качаю головой. И задержав дыхание, жду того, что последует дальше.
— Ладно, — он шумно выдыхает и трёт лицо. Повернувшись, он накрывает ладонями мои щёки, целует меня. Его ладони начинают путешествие по моему телу, будто он мне не верит.
— Точно ничего не болит?
— Я в порядке, Рен, — я нежно царапаю ногтями его бороду и целую в ответ. — Поверь мне.
Он кивает.
— Ладно. С нами всё в порядке, — позади нас сигналит машина. Рен свирепо смотрит в зеркало заднего вида. Яркое утреннее солнце озаряет его, отчего его волосы кажутся огненно рыжими. И О Иисус, Скачущий По Саду Воскрешения, Рен умеет хмуриться.
Всё во мне делается жарким как инферно. Неулыбающийся Сорен Бергман откровенно великолепен.
— Ты ужасно привлекателен, когда злишься, сладкая булочка.
Он щурит свои кошачьи глаза.
— Почему из нас двоих ты используешь раздражающие ласковые обращения и улыбаешься, — выдавливает он, — а я матерю незнакомцев и скриплю зубами?
Потому что мы оба настолько сексуально неудовлетворены из-за самого неудачного стечения обстоятельств на свете, что вот-вот взорвёмся?
— Потому что мир — жестокое место, а в Лос-Анджелесе ужасные водители, — я улыбаюсь и показываю вперёд. — Смотри на дорогу, кнопочка. Машины уже тронулись.
Плейлист: Tyrone Wells — And the Birds Sing
— Она такая крохотная, — шепчу я. Наоми Грейс Чёрчилль родилась вчера после обеда. Она моя крестница, а я, возможно, слегка одержима ею.
— И ты присваиваешь её себе, — сетует Ло.
Миа пихает её локтем.
— Остынь. Пусть получит свою дозу. У Фрэнки явно бэби-лихорадка11.
Я вскидываю голову, и мои глаза инстинктивно находят Рена. Он прислоняется к стене, скрестив руки поверх мягкой серой футболки. Старые джинсы облегают его длинные ноги. Бейсболка низко натянута на лицо. Ни единая душа не узнала его, когда мы пришли в больницу. А если кто и узнал, то милостиво оставил в покое.
Уголок его рта приподнимается, вокруг кошачьих глаз, поразительно светлых в тени козырька, образуются мелкие морщинки. Но он не говорит ни слова.
Энни улыбается мне.
— Ты правда хорошо смотришься с ребёнком, Фрэнки.
— Вот поэтому ты и родила её для меня, — говорю я ей. Наоми сжимает мой мизинчик в кулаке. Её кожа нежная как лепесток цветка.
— О, да что ты говоришь? — сухо цедит Энни. — Я-то думала, что она для нас с Тимом.
— Неа. Заберу её домой.
Тим смеётся.
— Давай ты заберёшь её на ночь. Мы вообще почти не спали.
Лорена практически скалится на меня.
— Уф, ладно, — ворчу я. — Возьми её. Нам всё равно пора.
— Куда направляетесь? — Ло аккуратно забирает у меня Наоми, баюкая малышку на руках и инстинктивно покачивая. Если у меня бэби-лихорадка, то у Ло просто бэби-фебрильные судороги.
— Не пускай на неё слюни. На день рождения к сестре Рена.
— Ооуууу, здорово! — Энни подмигивает мне, затем обращается к Рену. — Итак, Рен, ты ведёшь Фрэнки на семейный праздник…
— Аннабель, — предостерегаю я.
Рен улыбается мне, потом поворачивается к Энни.
— Веду. Сегодня она со всеми познакомится. Будем благодарны за молитвы о нас. У меня шесть братьев и сестёр, так что с нами бывает непросто.
— Ах, — вклинивается Ло. — Так вот почему Фрэнки сидит тут с таким видом, будто вот-вот обкакается.
— Знаете, ребят… — я медленно встаю с кресла рядом с Энни. — Я бы сказала, что мне ненавистно уходить, но вру я дерьмово, так что всем, кроме Наоми, которая не сказала ни единого едкого словечка — ну когда-нибудь пересечёмся.
Я мягко ударяю кулачком по кулачку Энни, затем прощаюсь с остальными, пока мы не оказываемся у двери.
— Подождите! — зовёт Энни.
Мы с Реном застываем, затем разворачиваемся.
— Что такое? — спрашиваю я у неё.
Тим смущённо улыбается.
— Моя бабушка вроде как сохнет по Рену, о чём вы, пожалуй, не хотите знать, и она слегла с простудой, так что не может прийти в больницу и посмотреть на ребёнка. Я подумал, если мы сфотографируем его с Наоми на руках, это сделает её десятилетие.
Я собираюсь включить суровую Фрэнки и отказать вместо Рена (ибо разве он не имеет права иногда побыть просто мужчиной, а не эмблемой своей команды?), но Рен лишь пожимает плечами и делает шаг вперёд.
— Я не против. Конечно.
Энни смотрит на меня и одними губами произносит «Прости».
Я показываю на Рена и пожимаю плечами. Если ему всё равно, то и мне всё равно. Просто меня тянет оберегать его. Он всегда улыбается, всегда ведёт себя вежливо, всегда подписывает что-то. Я хочу, чтобы он отказывал, когда ему не хочется. И если ему это сложно, я готова вмешаться, поскольку я в этом эксперт.
— Позвольте мне быстренько помыть руки, — Рен использует для этого воду и мыло на раковине, не сводя глаз с задачи. Я наблюдаю за ним, абсурдно наслаждаясь тем, как его волосы торчат из-под бейсболки, его лохматой бородой плей-оффа, поджатыми от сосредоточенности губами.
Глядя на него, я испытываю такие тёплые и искрящие чувства. То большое слово на букву Л так и бьётся в моей голове, но я практически душу его.
«Слишком рано. Ещё нет. Притормози».
— Готов, — Рен нежно забирает Наоми у Лорены и умело разворачивает, чтобы уложить на своё предплечье.
О Иисус, Ходящий По Воде. Я и раньше видела, как Рен держал детей, но не…
— Моя малышка, — бормочу я.
— Она не твоя малышка, — Ло шутливо шлёпает меня по заднице. — А моя.
— Она наша малышка, — дипломатично говорит Энни.
Тим подносит камеру ближе и ловит тот самый момент, когда Наоми приоткрывает глаза, а затем широко распахивает их при виде Рена.
— Ладно, — говорит Тим. — Есть!
Я подхожу ближе и кладу голову на бицепс Рена. Он ощущается как подушка. Если бы подушка состояла из чистых мышц, высеченных из камня. От него исходит пряный чистый запах, как от мыла, которым он утром мылся в душе. Я экстра-долго чистила зубы, чтобы полюбоваться его торсом, не прикрытым паром, а также мышцами, напрягавшимися и бугрившимися, пока он мылся.
— Он
