— Мисс Беллами. — Швейцар склонил голову.
Ее отец переехал сюда после развода. Будучи ребенком, Оливия иногда проводила здесь ночи, например, после посещения оперы или перед путешествием куда-нибудь вместе. По большей части все они понимали, что ее дом — это квартира ее матери на Пятой авеню. Там Оливия держала все свои вещи, включая пианино, любимые книги и своего обожаемого кота по имени Дегас. Однако ее отец все еще держал для нее комнату. Его гладкий, средневековый и одновременно современный дом имел маленькую спальню специально для нее, со встроенным столом, кроватью и белым пушистым ковром.
Она прошла мимо лифта и поднялась по ступенькам. Ее отец, предупрежденный швейцаром, стоял в широко распахнутых дверях, ожидая ее. Хотя день был достаточно теплым для того, чтобы открыть окна, на нем был легкий кардиган. Это было забавно, она никогда прежде не видела его в кардигане. Из-за него он показался ей старше. Она не любила думать о своем отце как о старике. До самого последнего времени он был для нее просто «Папа». Сейчас она думала о нем как о личности, о ком-то с нуждами и страстями и мотивациями, которых она никогда не знала. Что сделало его кредитоспособным? Он был успешный юрист, послушный сын, преданный отец, но что еще? Она знала, что он всегда хотел писать, но они никогда не говорили об этом, а сейчас она хотела, чтобы они говорили о многом.
— Привет, папа. — Она приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку.
— Как поживает моя счастливая скаутка? — спросил он.
— Я потрясающе счастлива, — ответила она, — учитывая, что это лагерь «Киога». Приводить этот лагерь в порядок значительно интереснее, чем быть в нем скауткой.
— Что тебе предложить? — спросил он. — Лимонад? Сельтерскую?
— Мне нужно освежиться, а потом я сама себе что-нибудь налью. — Она посетила ванную, затем задержалась в кухне, изучая содержимое холодильника, вытащила себе бутылку сельтерской и присоединилась к отцу в гостиной.
Ее отец сидел на своем любимом крутящемся стуле. Кое-что насчет лагеря «Киога» надо согласовать с ним. «Давай, девочка, твой ход. Вот что делают с девушкой три часа в автомобиле с Коннором Дэвисом», — подумала она.
Она отхлебнула сельтерской.
— Это потрясающе, папа, — сказала она, — сколько воспоминаний возвращается в этом месте. У всех у нас. Может быть, это результат отсутствия современного оснащения. Мы должны развлекать себя сами самым старомодным способом.
— Как поживает Грег?
— Поначалу ему было не так уж и хорошо. — Она смотрела, как брови отца разочарованно сошлись вместе. Хотя Грег был на десять лет младше Филиппа, братья были близки. Она торопливо добавила: — Но он с каждым днем справляется все лучше. Надо сказать — все трое. Я думаю, большая часть проблем дяди Грега заключалась в том, что он потерял контакт с детьми. Когда они только приехали в лагерь, они с Дэзи едва разговаривали и с Максом были словно два незнакомца. Теперь они гребут вместе в каноэ, ходят на рыбалку, играют в игры и вместе читают книжки. У них все будет в порядке, папа.
— А ты? — спросил он. — Как твои дела?
Она поставила сельтерскую на стол.
— Ты знаешь, это забавно. Я так быстро пришла в себя после Рэнда. Слишком быстро. Это было как заусеница. Поначалу она так болит, что ты не можешь ни о чем другом думать. Но если ты ее правильно залечиваешь, боль уходит так быстро, что ты забываешь о том, что она вообще была.
— Обновление лагеря — отличный способ сохранить себя. Или ты с самого начала была не права.
— Тогда почему я думала, что он моя судьба?
— Желание — это огромная сила.
Оливия начала думать, не была ли задета только ее гордость. Ее беспокоило, что она может быть такой поверхностной. Она представляла себе свою жизнь и делала выбор в соответствии с этим видением — дом, муж, семья. Или, как предположил ее отец, все это было только одними лишь голыми желаниями?
— Ты видела бабушку с дедушкой? — спросил ее отец.
— Я не уверена, что у меня сегодня найдется для этого время. Скорее всего, я позвоню им. И маме тоже, — осторожно добавила она. Ей пришло в голову заехать домой и проверить, все ли там в порядке, но в этом не было нужды. Эрл содержал квартиру в порядке, поливал цветы и присматривал за всем. Она не была уверена, стоит ли приводить туда Коннора Дэвиса, показывать ему, как она живет.
Она чувствовала, что кружит вокруг реальной причины, которая привела ее сюда. «Просто скажи», — убеждала она себя. Она сделал глубокий вдох и… струсила.
— Не знаю, говорила я тебе или нет. Все работы по лагерю делает Коннор Дэвис.
Ее отец нахмурился, потер подбородок.
— Коннор… должно быть, это мальчишка Терри Дэвиса.
— Он больше не мальчишка.
— Ты думаешь, я не помню?
— А ты помнишь? — Она была поражена.
— Что бы я был за отец, если бы не помнил, кто разбил сердце моего единственною ребенка. Я хотел убить маленького сукина сына.
— Папа, я не знала. — Фраза о единственном ребенке сверлила ей голову. — Ну, я это пережила, так же как и с другими, — сказала она. Лгунья. С Коннором Дэвисом все было иначе. Часть ее — и важная часть — осталась там, и она только теперь начала осознавать это. Превосходный момент, чтобы сменить тему разговора: — Насчет единственного ребенка. Я должна кое о чем тебя спросить. Это вроде как личное.
— Все, что угодно. Моя жизнь — открытая книга.
Он в самом деле это имел в виду. Она никогда не считала своего отца обманщиком. Однако вокруг него витали тайны, тайны и ложь. «Ну хорошо, — ободрила она себя. — Просто давай и скажи это».
— Я интересуюсь, папа, тем, как ты проводил время в лагере.
Он ухмыльнулся:
— Ты должна быть более конкретной. Я провел там кучу дней.
Она сделала глубокий вдох. Пауза была длинной и тяжелой, как ей показалось.
— Расскажи мне о лете 1977-го.
Его выражение смягчилось и стало задумчивым.
— Дай вспомнить. В тот год я был вожатым. Почему ты спрашиваешь?
— Я нашла твою старую фотографию, датированную августом 1977 года, и мне стало любопытно. — Она вытащила бумажный конверт из сумки и передала его ему.
Его руки беспокойно двигались, пока он надевал очки для чтения и брал у нее выцветшую фотографию.
— Ну, я почти забыл об этом…
Что-то — может быть, мягкость его голоса или туманность его взгляда — сказало Оливии, что он лжет.
— Забыл о чем? — настаивала она.
— О том, что я выиграл этот трофей. Я все еще люблю теннис. Мне нужно вернуться в игру.
— Копия этой фотографии висит в булочной «Скай-Ривер». Но тебя там отрезали.
— Я… этого не знал.
— Как близки вы были с Маришкой Маески? — спросила Оливия, глядя ему в лицо.
