И вправду она была замечательным садовником. Она ткала из цветов, деревьев и кустарников удивительный и многоцветный ковер, который поражал своей неотразимой красотой. И все же, несмотря на то, что она тщательно обдумывала свои замыслы, ни один из ее садов никогда не казался искусственным – все они выглядели в высшей степени естественно.
Больше того, в них всегда было что-то от добрых старых времен. Она всегда сажала в изобилии типично английские, но не очень модные сейчас цветы и кустарники. Сад, который она теперь называла своим и над которым трудилась вот уже почти целый год, начинал принимать именно такой облик.
Но сегодня сад для нее не существовал.
Взгляд ее был отсутствующим, она словно витала где-то. Она думала о Джиме. Вчера они ужасно поссорились, и хотя потом в конце концов помирились – в постели, где им обычно удавалось забыть о взаимных обидах и недовольстве, – она так и не могла полностью прийти в себя. Они поссорились из-за Эдвины. Снова. В конце концов он добился своего, потому что с ним она всегда проявляет слабость – она так его любит. Поэтому она все-таки согласилась принять сегодня Эдвину, показать ей дом и сад и угостить ее коктейлем, прежде чем они отправятся на ужин. Пола жалела сейчас, что не проявила с Джимом большей решимости. Поздно ночью, после того как они занимались любовью, он уговорил ее, прибегнув и к лести, и к поддразниванию, заставив не раз рассмеяться, согласиться сделать так, как он хочет. Он ловко обвел ее вокруг пальца, и ей вдруг стало досадно и обидно.
Вздохнув, она прошла к саду на камнях, который она сейчас устраивала, пытаясь стряхнуть с себя остатки неприятных впечатлений от вчерашней бурной ссоры. «Я не желаю помнить об обидах, – твердо сказала она себе. – Я должна избавиться от раздражения, прежде чем он вернется домой сегодня вечером». Она встала на колени, продолжая работу, начатую сегодня утром, полная решимости привести в порядок эту непокорную груду камней, преисполненная желания сделать ее такой же красивой, как в саду у бабушки на приморской вилле.
Как это обычно бывало, Пола скоро полностью забылась за работой в саду, думая только о том, что делает, отдаваясь спокойному течению жизни природы, – и вскоре без остатка покорилась ее успокаивающей ласке, о душу ее проник покой.
Еще ребенком Пола обнаружила в себе любовь к земле и ко всему, что растет на ней. Ей было тогда восемь лет.
В тот год Эмма купила дом, который она собиралась использовать весной и летом, когда у ее внуков будут школьные каникулы. Эта вилла называлась «Гнездо цапли» и стояла высоко на прибрежных скалах Скарборо, а внизу расстилался песчаный пляж, а за ним – свинцово-серый залив. Этот дом был похож на викторианский пряничный домик: с затейливым резным деревянным входом, широким крыльцом, большими солнечными комнатами и огромным запущенным садом.
Помимо того, что ей хотелось иметь место, где она могла бы проводить с самым младшим поколением своей семьи их каникулы и наслаждаться их обществом, у Эммы была еще одна веская причина для покупки «Гнезда цапли». Она уже давно чувствовала потребность в том, чтобы ее внуки были под полным контролем и влиянием не просто день-два, когда они приезжают в гости, а подольше. Ее цель была проста. Она хотела, чтобы они узнали о жизни кое-что, что им пригодится в будущем, какие-то практические вещи, которые понадобятся в повседневном житье-бытье, чтобы они поняли действительную цену деньгам. В течение многих лет Эмма никак не могла примириться с тем, что большинство ее детей привыкли жить в роскоши, не задумываясь ни на минуту, сколько стоит их удобное, изнеженное существование, и с тем, что они полностью зависят от целой армии слуг, которые заботятся о них, и не могут сами позаботиться о себе даже в простейших ситуациях. Поэтому, когда она решила, что внуков надо воспитать не избалованными, приспособленными к жизни и, конечно же, реалистичными и приземленными в отношении к деньгам, она разработала план, который никому, кроме нее, не мог прийти в голову. «Есть такая старая йоркширская поговорка, – сказала она однажды Генри Россистеру, владельцу банка, через который она всегда осуществляла свои вложения, – за три поколения можно не только выбиться из грязи в князи, но и вернуться назад. Но я-то уж постараюсь, чтобы этого не случилось с моими внуками, можете быть уверены!» Вскоре она подписала чек в уплату за дом.
«Гнездо цапли» должно было помочь ей решить множество проблем. Оно должно было стать ее школой. Поэтому Эмма сочла разумным из прислуги нанять только одну местную женщину, которая должна была приходить каждый день. Она сказала миссис Боннифейс, довольно жизнерадостной толстушке, что та должна главным образом заботиться о вилле на берегу моря, когда семья здесь не живет. Затем Эмма объяснила ей свои не совсем обычные планы: она собирается управляться с домом с помощью многочисленных внуков. Что бы миссис Боннифейс ни подумала о таком необычном ведении дел, она ничего не высказала вслух. Она с воодушевлением приняла планы Эммы и, если судить по тому, как она держалась, явно гордилась тем, что удостоилась чести работать на знаменитую Эмму Харт.
Будучи умным и в высшей степени умеющим скрывать свои мысли человеком, Эмма не рассказала больше никому о своих намерениях и о том, чем они вызваны, и уж меньше всего она хотела, чтобы об этом узнали ее внуки. Только после того, как она купила дом и наняла миссис Боннифейс, она рассказала им про «Гнездо цапли», но она так заманчиво живописала его, придала ему такой романтический ореол, что всем им не терпелось поскорее его увидеть. Они восприняли идею дома на берегу моря как большое приключение, поскольку там они будут только с Эммой, а родители будут далеко.
Эмма почти сразу же поняла, что установленный ею распорядок был для них в некотором роде шоком, и она про себя посмеивалась, глядя, как они копошатся вокруг с тряпками для мытья пола и ведрами, с пылесосами и щетками, не говоря уже о гладильных досках, справиться с которыми было очень нелегко. Кухня стала свидетелем многочисленных происшествий – загубленные сковородки, подгоревшие кастрюли, которые невозможно отчистить, ужасная, несъедобная еда. Они ворчали и жаловались на обожженные пальцы, на мозоли, на головную боль, на то, что от мытья пола у них болят коленки, и на многие другие мелкие неприятности, реальные и выдуманные, причем некоторые – с большой изобретательностью, по мнению Эммы.
Но наибольшую изобретательность в поисках предлога, под которым можно было бы увильнуть от порученной ему домашней работы, продемонстрировал Джонатан. В тот день он сказал ей, что, подстригая газон, растянул ахиллесовы сухожилия и поэтому теперь долгое время не сможет выполнять никакую физическую работу. Эмму его хитрость удивила и даже поразила. Она очень сочувственно выслушала его, покивав головой. И чтобы доказать этому хитроумному маленькому мальчику, что она гораздо сообразительней, чем он думает, рассказала ему с дьявольски изощренными подробностями, очень наглядно, как именно лечат растянутые ахиллесовы сухожилия. «Раз ты испытываешь такую адскую боль, я сейчас же отвезу тебя в больницу, чтобы доктор сразу же мог начать лечение», – сказала она, протягивая руку за сумочкой и ключами от машины. Джонатан поспешно предложил подождать несколько часов – вдруг боль пройдет. Судя по всему, она прошла. Он на удивление быстро выздоровел – ему явно не улыбалось провести остаток весны закованным в корсет от пояса до кончиков пальцев на ногах и остаться здесь с миссис Боннифейс, когда все двоюродные и троюродные сестры и братья вернутся в свои школы, а бабушка – в Пеннистоун-ройял.
