Глава 23
Две полоски.
Хлипкая картонка падает на пол из моих рук, исчезая где-то под раковиной, в которую я вцепилась до побелевших костяшек пальцев.
Саму тестовую полоску я, наверное, могу и не приносить. Ева Бертольдовна все поймет по моему виду, стоит мне вернуться в ее кабинет. Меня трясет, а из глаз льются слезы.
Низ живота все еще тянет, и я хотела бы сказать, что это ошибка, это невозможно, но я не знаю, как должна ощущаться беременность.
Может быть, даже эти ощущения в пределах нормы.
В дверь спальни стучат, и я вытираю тыльной стороной ладони слезы с лица и открываю. На пороге Яков. Он протягивает мне мой забытый в комнате отдыха телефон.
— Что с тобой, Юль? Что случилось? Уверен, все будет хорошо!
Не будет.
Плотину прорывает, слезы градом льются по щекам, и Розенберг стискивает меня в объятиях. Гладит по голове. Мне страшно, а Яков, несмотря ни на что, все еще мой друг детства, и его запах, и голос — все это осколки той жизни, которая у меня была до этих двух полосок.
— Выйди, Яков. Юле не здоровится.
Ева Бертольдовна не стала ждать меня в кабинете. Сама пришла. Розенберг пытается спорить, но против железной леди Академии он бессилен.
Мы остаемся одни.
— Ты сейчас же собираешь вещи и возвращаешься домой, — ровным голосом говорит Ева Бертольдовна. — В Академии никто не должен знать об этом. Я скажу, что ты уходишь на карантин до результатов ПЦР-теста. После мы всем сообщим, что он отрицательный.
После?
— Тебе необязательно сообщать о своем положении отцу. Тебе восемнадцать, ты совершеннолетняя и вправе сама решать, как распоряжаться со своей жизнью.
Взрослая жизнь никогда не пугала меня так сильно, как сейчас.
Ева Бертольдовна протягивает визитку, которую я беру одеревеневшими пальцами.
— Это адрес клиники. Для начала ты должна записаться к гинекологу и пройти обследование. Как только ты это сделаешь, то наберешь меня и сообщишь о своем решении и вариантах, которые тебе предложит врач. Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор, Юленька. У тебя еще вся жизнь впереди. А пока собирай вещи. И ни слова никому. Тем более Розенбергу.
После ее ухода начинаю кое-как бросать вещи в сумку, но стук в дверь повторяется. Яков дождался, пока Ева Бертольдовна уйдет и вернулся.
Теперь он в маске.
Одна часть меня, которая находится на грани истерики, хочет сказать ему, что опасаться нечего. Моя болезнь не передается воздушно-капельным путем и уж точно не опасна для мужчин.
— Какие у тебя симптомы? Я читал, что боль в животе тоже может быть признаком вирусной инфекции.
Даже прыскаю, но маскирую свою истерику кашлем.
Розенберг делает шаг назад, но не уходит.
— Послушай, ты уже предупредила отца о своем возвращении?
— Нет.
— Юль, послушай, тебе нельзя домой. Если вирус подтвердится, тебе лучше изолироваться. От всех членов вашей новой семьи.
Розенберг не знает, что Кай съехал, а я фокусируюсь на том, что в его словах есть зерно правды. Но мысли скачут, как напуганные волком овцы, и я развожу руками.
— И что мне делать?
— Поживи у меня.
— Что?
— Это хороший выход. Так ты не заразишь отца, а я все равно здесь, в Академии. Моя квартира стоит пустая, Юль! А потом я просто найму кого-то, кто отдраит ее сверху донизу. Не волнуйся, может, твой тест еще и не подтвердится. И ты вернешься в ближайшие дни.
Вариант не мозолить глаза отцу мне нравится. Я смогу успокоиться, обдумать и взвесить все в одиночестве. Поскольку рядом с отцом и Оксаной… Боюсь, не удастся скрыть свое состояние, если его так легко раскусила Ева Бертольдовна. И тогда вопросов будет еще больше.
— Это очень щедро с твоей стороны…
Розенберг все-таки пересекает комнату и берет меня за руки.
— Помни, мое отношение к тебе не изменилось. Я всегда готов помогать тебе, Юль. Чем угодно. Ты должна уехать прямо сейчас?
— Да.
Яков достает ключи от своей квартиры в центре из кармана, на всякий случай повторяет код домофона и точный адрес.
— Давай я вызову тебе своего водителя. Он тебе поможет с вещами. Не вызывай такси.
От его внимания, которого я недостойна, мне снова хочется расплакаться. Я надеваю маску, и мы вместе идем на выход, пока Яков несет мой чемодан. Встретившиеся нам по пути студенты буквально шарахаются по сторонам. Если раньше у такого стремительного бегства было только одно объяснение, то, к моему счастью, теперь их стало два.
Хотя никто не знает правда, я чувствую себя так, словно меня уже изгнали из Академии с позором.
Кое в чем Ева Бертольдовна права. Вернуться обратно через год, даже полгода, и снова затмить всех… Не выйдет. Нас неслучайно тренируют днями напролет. Если бы балет был искусством, в котором достаточно садиться на шпагат раз в несколько месяцев, то мне не о чем было бы беспокоиться. Но хороших балерин слишком много, а место примы одно. Каждая берет чем-то своим — одна техникой, другая экспрессией, и любой танец индивидуален.
А мне не хватало только чувственности. И я ее нашла.
Обходительный водитель Розенберга тоже встречает меня в маске, оставляет мне свой номер телефона и спрашивает, нужно ли мне доставить продукты и если да, то он с легкостью сделает это. Список я могу составить или сбросить сразу ему на телефон. Ничего оплачивать не нужно.
Я киваю, а глаза снова предательски щиплет. Сейчас Розенберг как никогда напоминает мне моего отца, который умел брать все проблемы в свои руки и ограждал меня стопроцентной заботой.
В квартире я не решаюсь ложиться на постель Розенберга и стелю себе на диване, как гостье. Все равно я здесь ненадолго. Да?
Остаток вечера я просто держу в руках визитку клиники, которую дала Ева Бертольдовна. Выучиваю номер регистрации наизусть, но ответов на мой единственный вопрос у меня так и нет.
Что будет дальше?
Ближе к полуночи тянусь к телефону, но так и не решаюсь написать Косте. Теперь для меня он Костя.
Больше никакого Кая.
Звонить ему сейчас все равно поздно, хотя звонить придется. Никаких неотвеченных за это время у меня не появилось, только смс-ка Леи так и висит без ответа, но с ней я тоже пока говорить не готова. Так что отбрасываю телефон в сторону и остаток ночи смотрю в потолок, а потом незаметно засыпаю.
Утром решаю, что звонить сейчас Косте не буду. Хотя бы потому что… Вдруг тест оказался ложноположительным? Наберу его, как только окончательно удостоверюсь, что две полоски настоящие.
Он должен знать. Будет ли он что-то с этим сделать, я не знаю.
Набираю по памяти телефон регистратуры. В условиях пандемии даже к гинекологу попасть оказывается сложно, и меня записывают только через три дня.
Все это время я только ем, регулярно бегаю к унитазу и пытаюсь тренироваться, стиснув зубы. Когда спазмы в низу живота усиливаются после одной из таких тренировок, я стискиваю зубы и тренируюсь еще. Но ничего не меняется. Меня только рвет в два раза чаще, а месячные так и не приходят.
Мне больше никто не звонит и не пишет. Возможно, Лея переговорила с братом и скептически вскинула одну бровь, услышав про коронавирус, и теперь только ждет, когда я наконец-то соберусь ей рассказать всю правду.
Через три дня в клинику меня отвозит водитель, и я наконец-то попадаю к гинекологу.
— Здравствуйте Юля Платоновна, — улыбается мне приятная женщина. — Ева Бертольдовна предупреждала о вашем визите. Вы правда балерина?
Сразу хочется сбежать, но я только заставляю себя разжать пальцы, которыми вцепилась в шлейку от своей сумки, и вежливо кивнуть.
— Вот, ознакомьтесь с этими брошюрами, — говорит мне доктор. — Сейчас кресло обработают, и я вас осмотрю.
Брошюры одна другой противоречивей. Пробегаюсь глазами по «Центру помощи подросткам, оказавшимся в тяжелых жизненных обстоятельствах», и запинаюсь на той, где описаны разные виды абортов. Взгляд спотыкается на «медикаментозном аборте возможном на ранних стадиях беременности (6-8 недель). Метод подбирается индивидуально и обсуждается с врачом».
