В кабинет нейрохирурга мы с ним и Верой едем на лифте, в котором Жен меня поцеловала. Это кажется вопиюще неправильным. Столкновение реальности и фантазий, разделенное считанными днями. Только от одного к другому нет возврата. Я будто проснулся, не доглядев сон, и теперь вынужден мучиться неизвестностью. Но грезы такие и есть. Они всегда заканчиваются на самом интересном. Я так и не встретился с Жен лицом к лицу.
— Забавный ежик, — хмыкает Капранов, проводя руками по едва начавшим отрастать волосам. — Ну как, дела? Голова болит?
— Нет. — И это правда. То, что я схожу с ума, навряд ли имеет под собой неврологическую основу. — О Жен Санне что-нибудь слышно? Как прошла ее операция?
Капранов отвечает, не отрываясь от изучения шрама на моей голове.
— Жива, Кирилл Валерич. Вот и все, что знаю. Я не привык докучать коллегам по вопросам здоровья. У меня есть масса пациентов, с которыми можно проделывать то же самое, да еще и за деньги.
— Ну вы меня успокоили, — фыркаю.
— Видел ее комментарии на нейрохирургическом портале. От сумасшедших идей не отказывается — значит, не все так плохо.
— Хорошо, — киваю.
— Речь сейчас о моем ординаторе, Вера Пална. Она помогала выходить нашего больного. Но вы несколько разминулись.
Точно. У Веры есть причины недоумевать, я с ней Жен не обсуждал. Я вообще мало ей рассказывал о своем пребывании в больнице. И уж точно не описывал катастрофу. Но, возможно, должен. Как-то неправильно, что в подробности ее посвящает Капранов.
— Привет ей передавайте.
— Кирилл Валерич, — усмехается тот в ответ. — У вас будет шанс передать ей его лично. Она прискачет в больницу намного раньше, чем вы запрыгаете в принципе.
Хорошая, все-таки, новость, ведь мы даже не попрощались. Все закончилось тем, что меня усыпили прямо на операции, а затем реальность посыпали волшебным порошком, и Жен исчезла. Иногда кажется, что я придумал ее голос, запах, будто и не существовала она вовсе.
— Кстати, Андрей Николаич, нам бы обсудить дальнейшее сотрудничество, — напоминаю. — У меня как раз масса свободного времени, и мы с Верой будем очень рады пригласить вас на ужин.
— Разумеется, — энергично кивает Вера.
Но когда мы оказываемся в коридоре перед кабинетом физиотерапии, она вдруг наклоняется ко мне и строго произносит:
— Кирилл, ты не мог бы хоть что-то со мной обсуждать? Тяжело изображать осведомленность, когда каждая новость точно снег на голову. Сейчас я уйду и буду долго пить кофе, а ты подумай и реши, что я должна узнать в первую очередь.
По дороге домой я рассказываю ей о нашей договоренности с Капрановым, об участии родителей во всем происходящем, о том, что Рашид уже вовсю готовит нужные документы. Но почему-то мне очень не хочется поведать Вере об участии человека, который провел со мной больше времени, чем все остальные вместе взятые. Вере будет достаточно думать о Жен Санне как об ординаторе Капранова. Как я уже говорил, неприятную тему собственных увлечений обсуждать с супругой не собираюсь. Тем более, что есть вещи, которые невозможно объяснить. Например то, почему я считаю поцелуй в лифте большим, чем пожелание удачи.
Жен
Солнышко сегодня такое чудесное, что я стою на крылечке у магазина, закрыв глаза, и ощущаю на веках его теплые лучи. Во время реабилитации после операции на сердце двигаться необходимо. Поэтому я каждый день устраиваю себе маленькую прогулку до магазина с последующим подъемом тяжестей в виде купленных продуктов. Это больно, но радостно. Да и как не радоваться, если есть чему болеть?
В последний раз иду прямиком до магазина: уже завтра можно будет пересмотреть маршрут, прогуляться подальше. Можно и нужно. Делаю глубокий вдох и улыбаюсь. Пахнет весной. Для прогулок, правда, время неудачное, ведь перепрыгивать лужи пока не могу, а вода стоит повсюду, но я ужасно соскучилась по солнцу, которое в Петербурге гость редкий. Уже конец апреля, и он настал так неожиданно. Казалось бы, только вчера я озябшими руками вытаскивала Кирилла из обломков, а сегодня здороваюсь с весной. Ценю ее как последнюю. Потому что это может оказаться правдой.
Родные приходят каждый день, помогают по хозяйству, тоску болтовней развеивают. От изобилия свободного времени Ви попыталась осуществить давнюю угрозу научить меня готовить, а поскольку мне предписана строгая диета, то выбор пал на овощи на пару. Естественно, ингредиенты я покромсала так, что залюбуешься, но во время чистки картошки разрезала себе палец и развела нытье на тему «как же я стану оперировать», после чего была отправлена на диван обниматься с учебником по нейрохирургии, раз больше ни на что не гожусь.
Да-да, я куда более избалованная принцесса, чем Ви, хотя с первого взгляда не догадаешься. Если бы не дед с Димой, я бы выросла комнатным растением. Мама разрешала мне не делать ничего, сама готовила, стирала и прибиралась. Благо упомянутые два умных человека нашли способ ее убедить, что даже больному ребенку нужно чем-то заниматься. Дальше случилось… ну, то же самое, что и с Ви — меня отправили обниматься с учебниками. В результате, переехав, готовить я так и не научилась, но вынужденно, со скрипом, освоила искусство стирки и хитроумное устройство по имени «пылесос». Кстати, с последним мне пытались помочь. Мама специально привезла из Японии его робоверсию. Это была глуповатая, но очень веселая блиноподобная штука, которая каталась по полу по странной траектории в поисках грязи, а затем, устав, сама уходила на подзарядку. Но беда в том, что чудо науки и техники обладало также встроенным детектором перепадов высоты… и Ян был бы не Ян, если бы все же не нашел способ доказать, что датчик — фигня, и не спустил пылесос с лестницы. Безумный братец, кстати, собой очень гордился, а мама с ним две недели не разговаривала. Ну а мне, для протокола, было скорее забавно, чем нет, потому что прелесть помощника я оценить попросту не успела.
Ну и как итог всему вышесказанному: я могу злиться на родных сколько угодно, но без их поддержки ни за что бы не выкарабкалась: они — моя опора. И только они, ведь друзей у меня нет. Это одиночество проявилось еще в школьные годы — я часто пропускала занятия из-за проблем со здоровьем, а дружить с больной девочкой не хотел никто. Дальше все просто: детство не научило меня доверять посторонним, следовательно, и во взрослой жизни я уже не пытаюсь искать себе компанию среди чужих людей, предпочитая им семью, которая никуда не сбежит и не разочарует. С мужчинами это работает так же.
Несмотря на помощь и всяческую поддержку, однообразие угнетает ужасно, и выдержав положенный срок, на девятую неделю после операции я закатываю Диме истерику на тему «я работаю в больнице, что случись — помогут, а дома сидеть больше не могу, в квартире уже ни пятнышка не осталось»! Это правда. Моя квартира еще никогда не была такой чистой, а тропинки вокруг дома — исхоженными.
Меня выписывают в июне. Теплом и солнечном. С него начинается череда сплошных мучений. Я не устаю благодарить небеса за то, что длинная шея, и объемные кудряшки делают водолазку абсолютно «моей» одеждой, но летом она становится пыточным орудием, да еще и лишнее внимание привлекает. Имей я амплуа скромницы, вопрос отпал бы сам собой, но беда в том, что Капранову такая робость бы по душе не пришлась, и это заметно каждому. Кстати о наставнике… Я отсутствовала в больнице целых два месяца и столько всего пропустила, что и представить страшно. А вдруг приду и обнаружу, что Андрей Николаевич уже ушел работать в исследовательский центр Харитоновых? За все время болезни лишь пару имэйлов ему написала. И то скорее от скуки, нежели по делу. Кстати, на второй он мне даже не ответил. Зараза.
