даже успокоила.
Сел за руль, последний раз посмотрел на здание и рванул с парковки. Тем больше думаю и взвешивая все за и против, тем больше начинаю сомневаться даже в своем имени.
Только тогда, когда кризисный центр остался далеко позади, а истлевшая до фильтра сигарета была выброшена в окно на одном из светофоров, я смог успокоиться и принять факт того, что я сделал всё правильно. И от одного этого признания самому себе в груди стало разлилось тепло, а дышать, наконец, стало намного легче и свободнее.
Все правильно. Маша бы этого хотела. Она бы первая и сама скидала все эти вещи в сумки, едва узнала бы о таком месте, в котором, судя по вещам на столах, оказывается живут не только побитые мужьями жёны, но ещё и их дети. Маша, наверное, собрала бы всё до последней ложки в доме и отдала тем, у кого сейчас, похоже, нет абсолютно ничего.
Глубоким вдохом собрал себя в кучу. На очередном светофоре увидел многочисленные цветные вывески на ТЦ. Раз уж я оказался к нему настолько близко и всё равно опаздываю на пару, то можно заехать и, наконец, купить себе эти зимние ботинки. Иначе весна наступит раньше, чем я доберусь до их покупки.
Припарковал машину недалеко от основного входа в ТЦ. В этот час, да еще в будний день, парковка была почти пуста. Лишь несколько легковушек и один грузовичек, из которого мужик в фирменной форме выгружал ящики с цветами и передавал девушке в распахнутом пуховике.
Чёрт! Это София!
Втянул голову в шею и спрятал часть лица за воротом пальто. Если она меня увидит, а потом узнает, что я до сих пор не купил себе зимние ботинки и хожу в осенних, то снова будет как маленького водить меня по обувным.
Это мне совершенно ни к чему.
Примерно прикинул, где может быть тот вход в ТЦ, который был бы подальше от нее и её сына – он, оказывается, тоже здесь. Он, похоже, всегда и везде рядом с ней. И, судя по остановившемуся на мне взгляду из-под шапки, он меня заметил и узнал.
Стоит, смотрит. До нижней губы шарф, до верхней – сопля.
Я же сделал вид, что не узнал их. Быстрее зашагал ко входу, рискуя сесть на шпагат на накатанной сотнями прохожих дорожке.
При очередном шаге, когда до дверей, что вот-вот должны были сами передо мной распахнуться, осталось совсем немного, нога, что, казалось, устойчиво ступила на ледяную корку, резко поехало вперед. Всплеснув руками, не смог удержать равновесия и упал на лёд.
Болью прострелило ногу и руку, на которую пришлось жесткое приземление. Тихо взвыв, перекатился на бок и притянул к груди колени. Непонятно, где было больнее всего, но одно понятно точно – сам я уже не встану.
– Дядя Паша! – бежал ко мне малой, которого я видел через пелену боли.
– Паша! – сразу же послышался голос Софии, которая бежала за своим малым, едва не теряя пуховик. – Как тебя угораздило так? – упала она рядом со мной на колени. Резкими движениями стянула со своей шеи шарф и подложила его под мою голову, которая уже начала костенеть от декабрьского холода.
– Хрен его знает, – корчился я от боли, не зная, за что хвататься. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота.
– Сёма! – в панике голос Софии казался громким и высоким. – Сбегай до Марка Антоновича и скажи, чтобы позвал медиков к третьему входу. Скажи, что тут перелом. Быстрее, родной, быстрее.
– Да, мама. Я сейчас!
– Я нормально, – попытался я сохранить мужественность, но боль, простреливающая все конечности, всё больше и больше превращала меня в ноющую девчонку.
– Не двигайся, – приложила София к моему лбу горячую ладонь. – Ты весь бледный. Головой ударился?
– Не знаю. Не понял, – мотал я головой из стороны в сторону.
Ну, что же я за дебил такой?! Решил побегать, твою мать, в туфельках по гололёду? И от кого побегать? От девушки, что сейчас сидела рядом со мной на корке льда в распахнутом пуховике, открытая всем ветрам, и испугалась за меня, похоже, гораздо больше, чем это успел сделать я сам.
Глава 22
Идея врача о том, что мне нужно немного поспать, чтобы пропустить основную волну боли, только на словах оказалась отличной. По факту, вырубившись сразу после укола, я понял, что боль нисколько не стала меньше. Меня всё так же мутило, всё так же хотелось отрубить источник невыносимой боли – ногу.
Открыв глаза после короткого сна, уперся взглядом в выцветшую зеленую стену, краска на которой давно потрескалась. Первое же желание пошевелиться прострелило болью всё тело от ноги до макушки. Рука, которая, к счастью, не оказалась сломанной, а лишь имела сильный ушиб, тоже нестерпимо ныла.
Сухость во рту и подступающая к горлу тошнота велели найти источник воды. Повернув голову, поперхнулся воздухом, слюной и словами.
– Ты дурак, – сказал безапелляционно малой, о чьём присутствии рядом с собой я даже не догадывался.
– Сам дурак, – ответил я сипло, пытаясь откашляться.
Уж если и спорить с пятилеткой, то на его уровне.
– Нет, мама сказала, что ты дурак, – настаивал малой на своём.
– Мама? Тогда передай своей маме, что я сказал, что дурак – ты.
– Несчитово. Я первый сказал. А первое слово дороже второго.
– Не тарахти… пожалуйста, – шумно вздохнул я и скрыл глаза под сгибом локтя здоровой руки. Боль волнами гуляла по организму. Смотреть вниз, на ногу в гипсе, не хотелось. Казалось, если увидеть результат своего «балета» на льду, то станет ещё больнее.
– На, – лаконично сказал Сёма, не добавив более никаких пояснений к двум имеющимся буквам.
Отнял руку от лица и увидел, как малой протягивает мне небольшую бутылку с водой.
– Это мне?
– Да. Мама сказала, сказать, что ты дурак, за тобой надо смотреть и тебе надо дать эту бутылку, когда проснёшься.
– А она… молодец, – смягчил я многое, что хотелось бы сказать на самом деле.
