и твой дядя должны были появиться.
Блядь.
Я совершенно забыл об этом в своих попытках найти Наоми.
Мой разум мечется в разных направлениях в поисках правдоподобного решения.
— У меня поздний урок. Я не смогу приехать.
— Поздний урок с дочерью швеи? — Ее тон убийственен, и если бы мы были лицом к лицу, я бы увидел двойное пламя в ее глазах.
— Откуда ты об этом знаешь?
Нет смысла отрицать это, и если я это сделаю, она просто использует это как приглашение нанести более сильный удар.
— Ты действительно думал, что мы отпустим нашего единственного наследника на свободу после того, как ты поцеловал девушку на камеру на весь мир?
Просчет с моей стороны. Я должен был догадаться, что бабушка ухватится за такое поведение, как за магнит. Она фокусируется не на том, что нормально, а больше на том, что пытается быть нормальным, когда на самом деле это не так.
— Она не имеет к этому никакого отношения, — говорю я самым нейтральным тоном.
— Ты только что доказал, что она причастна, защищая ее передо мной.
Я крепче сжимаю руль. Мои бабушка и дедушка, как акулы на кровь, в тот момент, когда они чувствуют слабость, они хватаются за нее, пока не сломят тебя, используя ее.
Это то, что они сделали с папой и пытались сделать со мной и Нейтом.
Мы так долго держались.
Или, по крайней мере, это сделал мой дядя. Похоже, я все-таки позволил им понюхать мою кровь.
— У тебя есть два варианта, Себастьян. Бросьте дочь швеи так мягко или так жестоко, как тебе больше нравится, или посмотри, как она сломает себе шею. Будь здесь через пятнадцать минут.
Гудок.
Я так сильно нажимаю на тормоза, что машина чуть не опрокидывается. Мой кулак врезается в руль, и я удивляюсь, что он не отрывается.
Боль отдается в костяшках моих пальцев, но это не идет ни в какое сравнение с воюющим состоянием в моей груди.
Когда мои родители погибли в той автомобильной катастрофе, а бабушка с дедушкой усыновили меня, я кое-чему научился.
Чтобы выжить, мне нужно было играть в их садистские игры. Мне нужно было вести себя определенным образом, говорить определенным образом и даже улыбаться определенным образом.
Все это часть социальной игры, в которой Уиверы преуспевали на протяжении многих поколений. Чтобы иметь возможность продолжать наследие, я должен был быть достаточно сильным духом, чтобы возглавить семью, но мне не разрешалось выходить за рамки нормы. До этого момента я был идеальным Уивером, какими не могли быть ни папа, ни Нейт.
Но образ, на совершенствование которого я потратил годы, медленно рушится у меня на глазах. И это вызывает одно побуждение.
Единственное желание, которое у меня есть.
Потребность в насилии.
Я включаю передачу и мчусь на сумасшедшей скорости, пока не возвращаюсь к дому Наоми. К черту бабушкино сборище. Если она держит гильотину над моей головой, я могу и потакать ей.
Я полностью ожидаю, что мама Наоми скажет мне, что она все еще не вернулась домой, но я останавливаюсь, когда нахожу ее машину на подъездной дорожке.
Небольшое пространство в моем сердце загорается, когда я выхожу.
Мои ноги останавливаются, как только я преодолеваю расстояние до крыльца. Одинокий желтый свет освещает маленькую фигурку, сидящую на ступеньках снаружи.
Наоми.
Обхватив голову руками, она смотрит вдаль. Быстрый осмотр подъездной дорожки показывает только ее машину, так что ее мама, должно быть, как обычно, допоздна на работе.
Всегда какая-нибудь поставка идет не так, как надо, или дизайн не соответствует ее стандартам. Наоми часто ворчит о том, какой нездоровый трудоголик ее мама.
Она не замечает меня, когда я медленно приближаюсь к ней. Только когда я оказываюсь на небольшом расстоянии, я замечаю дрожь в ее плечах и поражение, искажающее ее обычно прямую осанку. Мурашки покрывают ее голые руки от легкого холодка, и мне хочется причинить боль невидимому существу за то, что оно причиняет ей дискомфорт. Моя Наоми выглядит такой хрупкой, как будто ее можно разрушить одним прикосновением.
Я пришел сюда, переполненный гневом и жаждой насилия, но когда я наблюдаю за ее состоянием, все эти мысли исчезают из моей головы.
— Малышка…
Она напрягается и медленно поднимает голову. Я ожидаю увидеть слезы в ее взгляде, но их нет.
Я бы хотел, чтобы она плакала, брыкалась или кричала. Я бы хотел, чтобы она вскочила, задушила меня и ударила коленом по яйцам.
Любой из этих вариантов лучше, чем пустой взгляд в ее глазах. Они темные из-за отсутствия света, но кажется, что за ними нет ни души.
Смыло водой.
Так же, как и все остальное выражение ее лица.
— Ты не отвечал на мои звонки, — говорю я тихо, потому что любая другая громкость, вероятно, произвела бы прямо противоположный эффект.
Она внезапно вскакивает. Движение происходит на одном дыхании, я ожидаю, что она бросится на меня, но она просто поворачивается и топает к своей входной двери.
Не так быстро.
Я хватаю ее за руку и разворачиваю к себе. Она дает мне пощечину, и от силы удара у меня на челюсти напрягаются мускулы.
Она чертовски уверена, что знает, как вложить весь свой вес в свои удары.
— Оставь меня в покое. — Ее голос гортанный, грубый, как будто она израсходовала все свои другие эмоции, и все, что у нее осталось, — это гнев.
Я слишком хорошо знаю это чувство. Я живу этим с тех пор, как потерял своих родителей, и я не хочу, чтобы она испытывала ту же пустоту.
Только не в мое гребаное дежурство.
— Ты уже должна была узнать, что я этого не сделаю. Мы связаны друг с другом, Наоми.
— Связаны вместе? — Она усмехается. — Чем? Твое ложью? Твоей гребанной игрой? Ставкой Рейны? Ты уже победил. Ты трахал меня, развращал и унижал сколько душе угодно, так что иди позлорадствуй об этом своим глупым друзьям и оставь меня в покое.
Апатия, стоящая за ее словами, выводит меня из себя. Люди думают, что ненависть — худшая эмоция, но это не так.
Безразличие, это самое худшее.
Тот факт, что Наоми так легко могла списать меня со счетов, заставляет моего уродливого монстра поднять голову.
— Вот тут ты ошибаешься, малышка. Я не могу оставить тебя, пока не закончу с тобой.
— С меня, блядь, довольно Себастьян! Я играла в твою игру, пусть и неохотно, и пришло время покончить с этим.
— Неохотно? К черту это. Ты наслаждалась каждой погоней так же сильно, как
