Она на секунду смутилась от такого заявления. Но тут же рассмеялась.
– Пойдем, Гриша, – сказала она. – Тебя как зовут? – обернулась она к Антону.
– Ну, Антон, – процедил тот с нахальным прищуром, после которого только и оставалось, что цыкнуть на пол длинным плевком.
Она не обратила ни на тон, ни на прищур ни малейшего внимания.
– А меня Вера Игнатьевна Ломоносова. Пойдемте ко мне в кабинет. Я с Гришей побеседую, а Антон, если хочет, в квест пока поиграет. Мне его американцы вчера подарили, у нас такого еще нету.
Прищур мгновенно исчез – в глазах у Антона мелькнул живейший интерес.
– А я? – спросил Павел. – Для меня у вас чего-нибудь интересного не найдется?
Она засмеялась.
– Найдется. Кофе с коньяком. Пойдет?
– Пойдет.
– Это было первое кафе, которое мы с братом посетили самостоятельно. В шесть лет из дому сбежали и сюда приехали. Я его до сих пор поэтому люблю. Хотя теперь все по-другому, конечно. Тогда здесь кафе-мороженое было.
– Я помню. «Север».
Они сидели в кафе на Тверской уже второй час и пили шампанское. Павел не очень понял, с чего они вдруг решили пойти сюда все вместе. Сидели в Верином кабинете, он вполуха слушал, как она расспрашивает Антона и Гришку по-английски и по-русски… Ну да, кажется, во время английской части разговора с Антоном зашла речь о московских кафе, в которых он бывает, и Вера сказала, что до сих пор больше всего любит то кафе, в котором в детстве ела мороженое, и что оно отличается от всех кафе на свете. А Гришка заинтересовался, чем же отличается, и Павел предложил съездить туда прямо сейчас.
Антон давно смылся, договорившись с кем-то по телефону о встрече. В зале было прохладно, и, казалось, не из-за современного кондиционера, а по той же самой причине, по которой каким-то загадочным образом и прежде было прохладно в кафе «Север», куда вся Москва ездила есть разноцветное мороженое.
Мороженое и сейчас возвышалось в Гришкиной креманке яркой горой.
– Обратной дороги нет, – сказал Павел, кивая на эту гору.
– В каком смысле? – удивилась Вера.
– В том, что, хоть в лепешку расшибись, мороженое все равно не будет вызывать такого восторга, как в детстве. Я это еще на крем-соде проверил. Помните, когда она заново в Москве появилась?
– Помню, – кивнула Вера. – Лет десять назад.
– А я ее в детстве любил, эту крем-соду. Жалел, что она пропала. Ну, и купил сразу, как опять появилась, – обрадовался, что напьюсь сейчас до отвала.
– И что?
Она чуть заметно улыбалась. Темные глаза блестели. От шампанского, конечно.
– И ничего. С той крем-содой ничего общего. Хотя и вкус, и запах вроде бы точно такие же. Вот это и значит – обратной дороги нет.
– А Гриша по-другому думает, – сказала Вера.
– Разве?
Павел удивленно посмотрел на Гришку, который вроде бы не высказывал никакого мнения – тихо сидел над своим мороженым, делая вид, что ест. От двух обращенных на него взрослых взглядов Гришка смутился.
– Я крем-соду не люблю, – сказал он. – И мороженое тоже. А обратная дорога есть.
– И какая же? – поинтересовался Павел.
– Если что-нибудь один раз было хорошо, то и в любой раз так же будет.
– А тебе что было хорошо? – спросила Вера.
– Не очень много что.
– Ну, например?
– Например, когда папа меня первый раз купал.
– Ты… это помнишь? – Голос у Веры дрогнул.
– Да. Мне уже год был.
– Ну, если год, то, конечно, помнишь, – улыбнулась Вера.
Тут Гришка увидел за большим окном кафе лошадь, которую прямо по тротуару вела под узцы девушка в жокейском костюме. Он тут же забыл про взрослый разговор, сполз со стула и, подбежав к окну, прижался носом к стеклу, изумленно разглядывая лошадь.
– Извините, Павел, – понизив голос, сказала Вера.
– За что же извинить? – усмехнулся он.
– Я не должна была спрашивать ребенка… о таких вещах.
– Ничего особенного в таких вещах нет, – пожал плечами Павел. – Я первый раз его увидел, когда ему был год. Я вообще не знал, что он родился.
Вера молчала. Павел понял, что зря заговорил с нею о вещах, которые не имеют к ней отношения. Да он и не собирался ни о чем таком заговаривать, это сказалось само, помимо его воли. Наверное, от шампанского – иначе этого было не объяснить, потому что вообще-то он ничего не делал помимо своей воли. Во всяком случае, с тех пор как все кончилось с Кариной.
– Вам с ними нелегко, – наконец произнесла Вера.
– Почему вы так решили? – насторожился он.
Случайная знакомая не должна предполагать, что родителям может быть нелегко со своими детьми. А раз она это предположила, значит, есть в его поведении что-то, заставляющее относиться к нему как… Как к экзотическому явлению. Как, он прекрасно понимал, и относятся к нему все его знакомые.
– Они слишком разные, – спокойно объяснила Вера. – Это даже удивительно, потому что оба похожи на вас. А с разными детьми всегда нелегко: быстро приходится перестраиваться.
– У вас разные дети? – усмехнулся Павел.
– Нет. – Она никак не реагировала на его тщательную иронию. – У меня один сын. Взрослый, ему двадцать семь уже.
Она сказала о немаленьком возрасте своего сына так легко, как никогда не говорят об этом женщины.
– Тогда откуда вы про это знаете? Ну, что с ними приходится перестраиваться?
– Пока Тим вырос, он бывал таким разным, что иногда мне приходилось перестраиваться по нескольку раз на день.
Павлу стало неловко за свои мальчишеские попытки иронизировать над ее словами. В ней было так много простой и живой прямоты, что ирония выглядела по отношению к ней совершенно неуместной. Как в стихах, он забыл чьих, которые учили в школе: «Я не люблю иронии твоей – оставь ее отжившим и нежившим». Ну, и так далее. Продолжение этих стихов не имело отношения ни к нему, ни тем более к ней.
Павел растерялся. Он не понимал, как разговаривать с этой женщиной. Вернее, когда пытался это понять, то не понимал. А когда не пытался, то просто разговаривал, и все. Или даже не разговаривал, а просто смотрел на нее.
– Я не думаю, что они на меня похожи, – невпопад сказал он.
– Очень похожи, – улыбнулась Вера. – Притом вот именно оба, хотя они совсем разными кажутся.
Павел был уверен, что Антон и Гришка не кажутся разными, а совершенно разными и являются. Это было очевидно, причем не только для него, но и для всех.
Но, оказывается, не для Веры. Когда это, кстати, они стали называть друг друга по имени? Он и не заметил, как это произошло.
«Осталось только на брудершафт выпить», – подумал Павел.
И тут же рассердился на себя за неистребимую ироничность своих мыслей. Хорошо, что Вера их не слышала. Или слышала? Он не понимал. Он вообще чувствовал себя с нею будто голый, причем во всех смыслах этого слова, в том числе и в прямом.
